…Проходит час, полтора, и вверху начинает мутнеть. Хилый свет скупо сочится сквозь толщу облаков. Из поредевшей темноты призрачно проступают дома, деревья, сторожевые вышки, Г-образные стойки, на которых укреплена колючая проволока. Все мокрое, в липком тумане…
В лагере в это время тихо и безлюдно. Ночная смена давно уже спит. Ушло досыпать начальство. Пользуясь этим, клюют носами часовые на вышках. Теперь самое время поспать и старшему барака Андрею Куртову. Но он не спит. Свесив с нар голову, то и дело поглядывает на окно. И чем больше белеют стекла, тем беспокойнее становится Андрей. Он уже не может лежать. Соскочив бегает от окна до двери в комнате, выскакивает в коридор, к бараку и опять возвращается. Мысли его начинаются с того, чем и кончаются. Инга! Она должна выйти на веранду. Обязательно! Вот немного рассветает…
Какой-то внутренний рассудительный голос упорно доказывает Андрею, что свидания с девушкой опасны, хорошим они не кончатся. Андрей соглашается, а сам заглядывает в окно. Не думать о ней для него все разно, что забыть свободу, ту жизнь, которая была, забыть самого себя.
Вчера Андрей сказал Инге, что он артист. Девушка не сразу поняла. Налегая на оградку веранды, она шептала:
— Вас? Вас, Андре?
— Их. — Андрей указал на себя пальцем, — их шаушпилер,[20] Форшто? Шау-шпи-лер…
— О, гут! — воскликнула Инга, забыв осторожность.
Снизу Андрей видел в круглых глазах девушки неподдельный восторг. Андрей растрогался. А Инга, энергично хлопнув ладошкой по оградке, упорхнула в дом.
— Мама! Где ты? Мама! Он артист! Артист! — девушка с хохотом кружилась. Подол ее легкого платья вздулся колоколом.
Она побежала в кухню. Ей не терпелось убедить мать, что нацисты все время клевещут на русских. Только вчера они доказывали по радио, что все русские очень отсталые. Руководство лагеря прилагает много усилий, но никак не может приучить русских мыться. Русские предпочитают есть мясо сырым. Какая нелепость! Разве могут быть среди таких дикарей артисты? А вот Андре артист. Все врут, надеются, что какие-нибудь простаки поверят. Ведь в лагере нет бани. Где она?
Мать, взглянув на дочь, строго спросила:
— Опять ты была на балконе? Инга, я вынуждена сказать отцу. Ты не представляешь, как это опасно. Ведь запретили. Они могут нас выселить из дома. Да мало ли чего они могут. Хозяева… И потом отец недоволен. Ты берешь у него табак. Хороший довоенный табак. Такого нет… Теперь вообще ничего нет.
Инга, обидчиво надув губы, ушла из кухни.
— Мне жаль русских, — говорила ей вслед мать, довольная в душе отзывчивостью сердца дочери. — Они такие несчастные, но надо иметь благоразумие.
…Андрей стоит под углом умывальника. Тут он не виден с ближней правой вышки, а левая далеко и теперь почти совсем скрыта туманом.
Андрей волнуется. Что он ей скажет? Нет, нельзя ее подвергать опасности. Он ничего не станет говорить, а только поглядит на нее две-три секунды, не больше…
Стараясь привлечь внимание девушки, Андрей покашливает, потом, оглядевшись на все стороны, тихо, вполголоса запевает. Запевает то, что первым приходит на ум.
Смолкнув, Андрей осторожно выглядывает из-за угла умывальника. Часовой, втянув голову в поднятый воротник шинели, по-прежнему дремлет. На дворе, как в пустыне, ни единой души.
Проходит несколько томительных секунд, и Андрей не слышит, а скорее чувствует, как скрипнула дверь. Андрей еще сильнее запрокидывает голову. Он уверен, что Инга на балконе. Вот она! Проворные руки развешивают что-то на оградке. Наклонилась… Улыбается… Андрей жадно заглядывает в ее глаза.
— Инга! — шепчет он.
Небольшой белый пакетик птицей выпархивает из руки девушки. Андрей поспешно прячет его, театрально прикладывает руки к сердцу, кланяется.
Девушки уже нет, а Андрей еще долго смотрит на балкон, пятится. Сейчас он зайдет в умывальник и посмотрит, что в пакете. Повернувшись, Андрей напарывается на острый и холодный взгляд усатого Матвея. У Андрея немеют, отнимаются руки и ноги, а между лопаток так начинает жечь, будто за шиворот сыплется раскаленный песок.
Повар не спеша подкручивает длинный ус. На вольной баланде его лицо распухло, глаза заплыли. Кожа натянулась, лоснится. И сам он весь раздулся, точно его до отказа накачали водой.
— Рискованно… — Матвей укоризненно кивает.
Страх Андрея сменяется слепой злостью. «Рад случаю!.. Чертова свинья!» Андрей готов вцепиться в горло повара… — Если бы еще кто-нибудь?.. Унтер, к примеру?.. Или боцман? — Повар не спеша уходит. Идет в направлении ревира.