Поэтому только еще Зайцев достал из кармана блокнот, чтобы зачитать номера провинившихся, а Егор, проявляя необычную прыть, уже вынырнул из барака, держа в одной руке табурет, а в другой похожий на толстую змею шланг.
В центре апельплаца сочится из-под укрепленной на столбе тарелки абажура жидкий свет, падает блеклым пятном на залитые водой щебень и гальку. Дождь упругими струями скрещивается с чахлыми косыми лучами, безжалостно сечет их. Слышно, как ветер полощет на вершине уходящего в темноту флагштока мокрое полотнище с осточертевшей свастикой.
От ветра абажур ритмично раскачивается, и лица пленных в центре колонны то освещаются, то исчезают в темноте.
В освещенном кругу, под флагом, стоят с опущенными до самых глаз капюшонами плащей унтер и боцман. Сюда, на свет, вкрадчиво пробираясь за спинами начальства, Егор принес табурет. На него угодливо положил шланг, а сам осторожно отступил в темноту. Дождь поспешно ударил в крышку табурета.
Зайцев заглядывает в блокнот, прикрытый полою черного норвежского плаща, подсвечивает фонариком и, выпрямляясь, кричит:
— 86926!
— Я, — дрогнувшим голосом отзывается Степан.
— Выдь из строя!
Степан делает три шага. Товарищи остаются за спиной. Степан не ощущает своими плечами их плечей, не слышит дыхания их, и ему становится страшно. Толчки сердца сливаются в единую дрожь.
Зайцев рассматривает его в упор злыми глазами.
— Умнее всех оказался? От работы увиливаешь?
— По нужде, в уборную…
— Еще тявкаешь, морда? Ишь герой!.. В уборной отсиживался…
Унтер, уставя неподвижный взгляд в темноту поверх голов пленных, бесстрастно бросает:
— Двадцать пять!
Полупьяный боцман, хотя и не понял сказанных унтером по-русски слов, но согласно кивает своей маленькой головенкой. Он то и дело приосанивается — пыжится показать себя величавым.
— 94128! — кричит снова Зайцев.
Не отзываясь, Васек выходит из строя. Зайцева точно кипятком ошпарили.
— Морда! — он стискивает в руке блокнот. — И тут безобразничаешь! Ты на кого камень поднимал? Полицай неприкосновенен. Забыл? Так напомним!
— Пятьдесят! — бросает унтер.
Зайцев продолжает выкликивать номера пленных, и они, отзываясь глухим «я», продолжают выходить из строя. Еще шесть нарушителей. Двое опоздали на построение, один прятался между мешками цемента…
Первым пороли Степана. Как только раздались звучные шлепки шланга, унтер перевел взгляд из пустоты на лица пленных. Лица разные, а выражение неизменно одно — угрюмое безразличие. Унтера разбирает злость. Он чувствует, как неуемно начинает дрожать в коленке левая нога. Скот привыкает к палке!..
Боцман, с трудом преодолевая бортовую качку, подходит почти вплотную к табурету. Унтер, повернув голову, смотрит в его спину, думает: «Выпил меньше моего, а на ногах не держится. Слюнтяй!»
— Ну, как? Вкусно? — спрашивает по-немецки комендант и тычет пальцем в Антона: — Скажи…
Но Антону не до этого. Пригибая книзу голову Степана, он четко отсчитывает удары. Егор бьет со всего плеча. Разъяренный зверь вытеснил все, что оставалось в этом верзиле человеческого. На ощеренном длинном, как лошадиная морда, лице полицая злорадство и садистское наслаждение страданиями. Он готов бить до тех пор, пока не замрет в человеке дыхание, пока не изорвет в клочья тело. Да и тогда, если позволят, он будет бить.
— Двадцать четыре! Двадцать пять! Стой! — командует Зайцев. — Стой, говорят! Разошелся…
Рука Егора застывает с занесенным над головой шлангом.
— Убирайся! Да поживей! Валандайся с вами…
Степан, опираясь одной рукой о табурет, а второй натягивая штаны, с трудом поднимается, пошатываясь, уходит в строй.
— Курносый! Давай!.. — хрипит Егор, взмахивая шлангом.
Васек, опустив голову, решительно подходит к табурету, ложится.
— Придержи, Антон…
— Охолонь, — Антон берется за шланг. — Ну, дай же! Вот болван! Иди на место! Бойков!
Федор подходит. Взгляд насторожен, губы плотно сжаты. Антон сует ему шланг.
— Зачем? Он не в моей комнате…
— Выполняй, если приказывают! Рядиться вздумал?
— Вас? Вас ист? — интересуется разговором боцман.
Зайцев четко поворачивается.
— Господин комендант, это новый полицай… Ему надо приучаться…
Боцман, выпячивая грудь, улыбается. Он доволен угодливой деловитостью Зайцева.
— О да, конечно… — боцман тычется взглядом хмельных глаз в Бойкова. — Мы не потерпим бездельников. В Германии нет лодырей. Покажи ему!..
Черное скуластое лицо Федора белеет. Он задумчиво смотрит на шланг в руке, на Васька, медленно поворачивает голову к строю товарищей. Пороть Васька? Что же это?