— Живешь ты, Аркаша, как у Христа за пазухой.
Немецкий блок, спокойствие, начальство уважает. Повезло!..
— А что? Обижаться не приходится. Недурно… Только везение тут ни при чем. Я внес свой вклад в дело цивилизации. Вот ты, господин Зайцев, воевал за большевиков, а я боролся с ними! — громко, с воодушевлением заканчивает денщик. Глаза его блестят.
Зайцев ерзает по топчану.
— Обстоятельства, Аркаша… Так пришлось. Да и как я воевал… А ты здорово… Скажи, как ухитрился сцапать такую птицу?
— Сумел… Целую неделю следил. Ждал, когда к дочке придет. Он директором нашей школы работал. Знал я его, как облупленного.
Садовников сминает в пальцах горящую сигарету, встав, направляется к двери.
— Вы куда? — с неизменной нахальной улыбкой спрашивает денщик.
— Больной у меня…
— Так я тоже в ревир. Земляка проведать.
Аркашка, опережая врача, подскакивает к двери, услужливо распахивает ее.
— Пожалуйста…
Садовников не успевает перешагнуть порога, как из коридора слышится.
— Ну, и почет мне!.. Смотри-ка!..
Врач отступает в глубь комнаты, уступая дорогу Бойкову, Сказав «Гутен абенд!», Федор останавливается напротив Аркашки.
— Ты усердствуешь? Что, рефлекс выработался?.. Похвально…
Денщик, помолчав секунду, ухмыляется. Ухмылка та же — глуповато нахальная, но глаза холодеют. В них Федор замечает ожесточенность и даже ненависть.
— Зря так, господин полицай… Все мы тут одним миром мазаны…
— Опять по мою душу? — спрашивает Федора Антон, стаскивая с ноги сапог. — Ох, и надоел ты…
— Так давай отложим… — Федор отворачивается от денщика. — Как-никак воскресенье…
— Нет! Надо… — Антон стягивает второй сапог, на сапоги бросает портянки и садится на топчан, поджав ноги калачиком. — Аркадий, хочешь немецкий поштурмовать? Вот учитель! В голове не мякина… И шлангом орудует неплохо…
Антон улыбается, ободряюще подмигивает денщику, дескать, брось обращать внимание на каждого, я всегда поддержу…
Федор, нагнув голову, молча садится к столу. А Садовников, пользуясь моментом, незаметно выходит. Уже из коридора он слышит Аркашку.
— Ни к чему мне это… Со мной сам господин унтер-офицер занимается…
— Да ну? — удивляется Антон.
— Точно!.. Почти каждый вечер…
…В приемной Садовников подумал, зачем он сюда пришел. Да, чтобы встретиться с Бакумовым… Как тот ощетинился на Бойкова. А Федору обязательно надо задеть… Командирские замашки… Привык действовать в открытую… Ну и денщик!.. Орешек…
Бакумов пришел, когда окна стали нежно-фиолетовыми, а в углах комнаты накапливалась темнота. С каждой минутой она становилась гуще, черней.
— Занимаются? — спросил Бакумов.
Садовников утвердительно кивнул. Он с участием смотрел в синеватое, все в пупырышках лицо Бакумова. Передрог он, никак отойти не может.
— Ну, и поливает сегодня… — говорит Бакумов. — У нас совсем иные дожди. Наши, как полонез Огинского…
— В лирику ударился. Вирши, случайно, не плел?
Бакумов устало улыбается.
— Был такой грех… Печатался иногда. Я и тут сочинил. Хочешь?..
— Потом как-нибудь… Что нового? Как в Сталинграде?
— Не знаю. Норвежцы оживленные… А почему — неизвестно.
— Плохо, — вздохнул Садовников. — Я дал задание Степану… Федор… Но полицаям норвежцы, конечно, не доверяют. Надо установить связь.
— Понимаю, что надо… — соглашается Бакумов.
— Поиски во всех направлениях. Осторожные, конечно… Помоги Степану…
— Обязательно… Мы уже пытались… Немца он хорошего нашел. Вахтман…
Садовников рассказывает о поведении Аркашки и загадочных намеках его земляка. Бакумов, тяжело навалясь грудью на стол, слушает. Когда Садовников замолкает, Бакумов тоже молчит, думает. В тишине особенно громко бухают по коридору колодки-долбленки. Наверное, больной по нужде…
— Осторожней с ним. Как бы не напороться, — советует Бакумов и опять думает. — А что, если зайти с другого конца? С Цыгана начать? Я с ним немного знаком.
Теперь Садовников больше думает, а Бакумов ждет, не спуская с него взгляда. Врач снимает очки и волчком крутит их на столе.
— Это дело… Признаться, я тоже пытался… Пока впустую. Попробуй ты, Никифор. Только сам не влети…