— Тебе нравится эта красавица?
Денщик как-то глуповато гыкнул и смущенно опустил глаза:
— Она ничего, хорошая…
— Слушай, Аркаша. В скором времени ты можешь иметь такую. И не одну. Конечно, они не будут немками. Сам понимаешь… Но среди русских, украинок, полек, француженок, норвежек есть довольно красивые. Все зависит от тебя… Ведь кто побеждает, тому все доступно.
— Господин унтер-офицер, я стараюсь как могу. Сил не жалею.
Унтер повернулся опять к раковине, выдавил на щетку пасты.
— Был вчера в бараке?
— Ходил, господин унтер-офицер. Сразу же, как вы сказали…
— Ну и как там? О чем говорят?
— Да разное говорят. Больше о еде, конечно…
— Не все время же о жратве?
— Все время, господин унтер-офицер. Сами понимаете, голодные.
— А тебе их жаль, что ли? — унтер опять повернулся к денщику. А тот хмыкнул, осклабился.
— Чего бы это я их жалел? Эти, что работали со мной на аэродроме, по всему лагерю раззвонили, как я партизанского командира выдал. Так теперь меня готовы живьем слопать. Ух, и ненавидят.
— Зря проболтался. Себе навредил.
— Да разве я знал, господин унтер-офицер, что попаду в лагерь? Конечно, не следовало бы… Знать бы, где упасть…
— Ну, а полицаи как себя чувствуют? Им-то уж пора нажраться. Этот Федор как?
— Черный-то? Он больше молчит. Из него слова не вытянешь. А Глист, художник, тот мелет, всякую чепуху собирает. Позавчера договорился до того, что заявил: «Немцы такие же враги нам, как и русские. Украине нужна самостоятельность. Без русских и без немцев?»
Унтер крякнул и заработал зубной щеткой. Прополоскав рот, он сказал:
— Ходи туда чаще. Слушай, заводи разговор. Если надо, ругай, немцев, кайся, мол, глупость тогда совершил. Сам не рад теперь.
И денщик ходит. Бывает у полицаев, у Антона с врачом, заглядывает в комнаты рядовых пленных.
А сейчас Аркадий лежит на топчане и с досадой думает, когда же успокоятся хозяева. Так спать хочется. А уснешь — поднимут да еще облают: «Вечно ты дрыхнешь!»
Он припадает правым ухом к переборке, а левое закрывает ладонью. Слушает. «Кажется, уснули? Неужели боцман сам разделся? Скорей всего, свалился. Ну, и пусть… Не очень нужно», — думает денщик и сам незаметно засыпает.
К действительности его приводит страшный душераздирающий крик:
— А-а-а!
Слетев кубарем с топчана, Аркадий в первое мгновение не мог ничего сообразить. Потом сообразил, что кричат за переборкой. Там что-то случилось. Уж не душат ли их? Или сами передрались? Впрочем, денщик не спешил выяснять истину. Он лишь осторожно выглянул в коридор.
— Вассер! Воды! Аркадий!
Аркадий схватил ведро, напустил из крана воды и с громким топотом выбежал в коридор.
— Скорей! О, черт!
Рванув на себя дверь, Аркадий отшатнулся от едучего дыма, который густым клубом вывалился в коридор. Зажав ладонью нос и рот, денщик вслепую топтался за порогом.
— Сюда! Где ты? Да скорей же! — хрипел унтер. Он выхватил у Аркадия ведро и выплеснул его туда, где стояла не видимая в дыму кровать боцмана. В ответ раздался визг.
— Еще воды! Быстро!
Когда денщик вернулся с полным ведром, в комнате уже прояснилось настолько, что стало возможно смутно различать обстановку. Сырой ветер, врываясь в распахнутое унтером окно, трепал занавеску и гнал дым в коридор, а оттуда в открытую наружную дверь. Унтер, в длинной ночной рубахе, босой, стоял около стола. С переполоха Штарке побледнел, у него слезились глаза, но самообладания он не потерял. Заметив часового, который, оставив пост у ворот, с тревожным любопытством заглядывал в окно, унтер строго прикрикнул:
— Марш! Нечего тут глазеть!
Зато от постоянной напыщенности боцмана не осталось и следа. Увидав его, денщик чуть не рассмеялся. Маленький, в мокрой прилипшей к телу рубахе боцман, сжавшись в комок на кровати, весь трясся, а глаза бессмысленно блуждали. Возле кровати стоял гнутый стул, на который обычно складывалась на ночь одежда боцмана. Теперь стул весь почернел, а сиденье его прогорело и провалилось. Вместе с горящими кусками фанеры на полу валялись черные чадящие лоскутья — все, что осталось от формы боцмана.
— Курил, черт возьми? — как у нашкодившего мальчишки выпытывал унтер.
— Нет! — упрямо затряс головой боцман. — Как я мог курить? Я спал, Франц. Спал, как убитый.
— С сигаретой? Конечно! Не само же загорелось? — стоял на своем унтер, довольный в душе происшедшим.
— Понять не могу. Я не курил, — лепетал боцман. — Клянусь!
— А-а!.. — унтер с досадой крякнул и махнул рукой, дескать, все это пустые слова, отговорки.