— Среди пленных много большевиков?
— Точно сказать трудно, господин обер-лейтенант. Они все заражены большевизмом. Есть, конечно, отдельные, которые выстояли, не поддались…
— Убеждение пленных сказывается на их работе? Большевики работают хуже тех, которые сочувствуют нам?
Обер-лейтенант Керн задал этот вопрос тем же ровным бесстрастным голосом, но он впервые взглянул на Штарке. Правда, взглянул так коротко, что унтер не успел ничего уловить. И все равно Штарке стало не по себе. Он почувствовал, что взмок от пота. Куда гнет этот старик? Чего он хочет? Настоящий допрос учинил. Да, пожалеешь о боцмане. С тем было просто… Тому унтер не отчитывался, делал, что хотел. А этот… Уже не старается ли он сделать его, Штарке, козлом отпущения, чтобы избавиться, отправить дорогой боцмана? И унтер, еще не видя ясно опасности, начал хитрить, петлять по-заячьи.
— У меня совсем иные функции, господин обер-лейтенант.
— Мне известны ваши функции.
Обер-лейтенант слегка кивнул седой головой и продолжал молча смотреть вдаль, явно ожидая конкретного ответа на свой вопрос. Унтер потупился.
— Конечно… Все пленные работают плохо. Независимо от убеждений.
— Голод, отсутствие бани, печей и света в комнатах, дырявые крыши сказываются на работоспособности пленных? Как вы считаете?
— Да, господин обер-лейтенант, несомненно сказываются. Я в свое время говорил об этом бывшему коменданту. Несколько раз говорил… Он не посчитался…
Кажется, слова унтера не произвели никакого впечатления. Лицо обер-лейтенанта осталось таким, как и было, — строго сосредоточенным, и глаза по-прежнему были устремлены вдаль. Керн сказал, отделяя паузой каждое слово:
— Я назначен сюда для того, чтобы русские работали. Прошу это понять!
Штарке вскинул голову, щелкнул каблуками.
— Яволь, господин обер-лейтенант!
Керн пожевал сморщенными губами и сказал более мягко:
— Здесь не фронт. Зачем будить и дразнить в себе зверя? Эти люди и без того достаточно несчастны.
И Штарке, соблюдая устав, опять вскинул голову и щелкнул каблуками. Но в душе он не согласился с новым комендантом. Положим, чтобы лошадь бежала, ее надо хоть как-нибудь кормить и поить. На одном кнуте далеко не уедешь, а ехать потребовалось. Но зачем тут сострадание? Оно совсем ни к чему. Большевистская зараза всюду остается заразой. Ее следует выжигать каленым железом. И он, Штарке, делал это и будет делать. Нет, старик, кажется, прет не туда, куда следует. Посмотрим, что будет дальше.
…Вечером, когда Садовников при свете свечи выслушивал больного, зашел новый комендант.
— Кто там еще? Иван!
Врач оглянулся и растерялся. Со стетоскопом в руке он выпрямился, заслонив собой согнувшегося на табурете больного. Обер-лейтенант легким взмахом руки дал понять, чтобы врач продолжал заниматься своим делом. И врач склонился опять над больным. А обер-лейтенант, отойдя немного в сторону, включил электрический фонарик.
Больной, ко всему безразличный, дышал шумно, по-рыбьи хватая пересохшими губами воздух. Острые лопатки у него выдаются так, что, кажется, вот-вот прорвут тонкую желтоватую кожу. Четко обозначаются каждое ребро и дуга позвоночника с шишечками хрящей. Больной с трудом держится на табурете.
— Иван! Устрой!
Санитар удивленно разводит руками, вполголоса спрашивает:
— Куда? Хиба ж та кимната резинова? Воны, як сказылись, валють и валють…
— Найди!
— Вы тилько и знаетэ «найди». А як его найдэшь, колы его нэма.
Врач молчит. Санитар надевает на больного нижнюю рубашку, очень длинную, рваную и потерявшую от грязи свой исконный цвет, берет под мышку френч, тоже рваный и грязный, и ведет больного. Обер-лейтенант провожает их светом фонарика, обращается к врачу. Четко, раздельно он спрашивает, чем заболел пленный. Садовников, попеременно прищуриваясь, испытующе смотрит на обер-лейтенанта левым глазом через стекло, а правым в пустой ободок очков. Врач, как и все пленные, убежден, что новый комендант не может быть лучше старого. Собака черная или белая — все равно собака. «Контролируют. Как и боцман, следит, чтобы здоровый человек не угодил в ревир», — думает он.
Садовникову хочется сказать, что причин для болезней здесь хоть отбавляй. Пленные голодные, разутые, раздетые, они завшивели, потому что мылись последний раз в Германии накануне отправки сюда — больше трех месяцев прошло. У этого пленного двухстороннее воспаление легких. У других фурункулы, ревматизм, радикулит— все простудного характера. Пусть знает этот старый сыч.