Людвиг слушал. Когда Степан перевел последнюю фразу, он, высокий, сильный, схватил Никифора за руку, сказал восхищенно:
— Удивительные вы, русские! Если есть ад, он не страшнее лагеря. А вы не потеряли мужества! — Людвиг, вспомнив о том, что Бакумов не знает немецкого, глянул на Степана. — Штепан, скажи… Борьба нарастает. Предстоят большие дела.
Приглушив голос, норвежец отступил, вынул из кармана комбинезона пустую трубку. Посасывая ее, заговорил обрывистыми фразами. Скажет и, ожидая, когда Степан переведет, причмокнет губами о мундштук. А Степан забыл о прокалывающем тело сквозняке, о том, что каждую секунду может свалиться, как снег на голову. Капуста или вахтман…
— Он уже говорил — скоро начнутся налеты. Это точно… Союзники намерены выбросить десант. Надо готовиться к его поддержке. Около лагеря высокая гора… Три красные ракеты над ней будут сигналом. Да, сигнал к совместному выступлению. Они поддержат нас. Говорит, что могут помочь оружием. Немного, конечно… Несколько пистолетов и гранат… Гранаты самодельные… Остальное в бою… Время опасное. Если с ним что случится, надо обратиться к Ивару. Он гнет арматуру… Высокий, хромает на левую ногу. Следует сказать: «Привет от Людвига»… Может случиться, некоторым нашим товарищам будет угрожать опасность. Они могут бежать… Укроют… Надежно укроют… Все…
Степан облегченно вздыхает.
Оказывается, уже совсем темно. С минуты на минуту шабаш.
В недрах грубы цепочка лампочек прожигает черноту, и сейчас же на вогнутой бетонной стене обозначаются две плоские тени. Они скачут одна перед другой, точно отплясывают «Барыню». Это невидимые товарищи Людвига выгоняют из себя холод.
— До свиданья, Людвиг! — Степан старается вложить в рукопожатие все свое радостное волнение, горячую благодарность. Как здорово, черт возьми! У Степана слегка кружится голова. Ему весело и немного страшно.
— Шагай, — говорит Бакумов, — а я чуть после.
Он тоже крепко жмет руку Людвигу.
…Из коридора жилого барака Бакумов видит, как уходит в свой блок комендант. Под сапогами туго поскрипывает галька. Прямой, с завидной для своих лет осанкой, старик минует внутренний двор. Часовой заранее открывает ему калитку, вытягивается… Ушел. Бакумову только того и надо. Он скрывается в умывальнике, оттуда переходит в ревир, стучит в дверь комендантской.
— Да, — отзывается Федор.
Прежде чем рассказать о встрече с Людвигом, Бакумов косится на окно.
— Со двора видно все… Как на витрине…
— Действительно… — соглашается Федор. — Сказал бы санитару…
— Что? Тюль или бархат повесить? — иронизирует Садовников.
— Да Иван придумает… Такая башка… А, впрочем, плевать… Вон шахшпиль… Скоро своей тени будем бояться, — Федор, опустясь на корточки, открывает печку, сердито бросает в нее куски разбитого брикета угля. От близкого пламени его скуластое лицо бронзовеет, а шрам на щеке становится алым.
Федор и Садовников по-разному слушают Бакумова. Олег Петрович чуть прищурился, склонил над доской голову. За все время он ни разу не поднял на Бакумова глаз. Если снаружи посмотреть в окно, то покажется, что он усиленно обдумывает какую-то замысловатую шахматную комбинацию.
Федор же то подходил к столу, то прохаживался по комнате. От волнения губы у него вздрагивали.
— Вот это мне нравится! — он довольно потер руки. — Давно пора идти в народ. Мы превратились в каких-то сектантов.
— Я не совсем согласен, — Садовников вынес далеко вперед ферзя и посоветовал Бакумову — Двинь какой-нибудь. Просто не было необходимости… А теперь она появилась. Хорошо, братцы! Даже больше, чем хорошо. Организацию мы расширим, но сделать это надо с умом.
Садовников сообщает свои соображения. Говорит не спеша, обстоятельно. Чувствуется, что он заранее многое обдумал, взвесил. Состав штаба подпольной группы Олег Петрович предлагает ограничить троими: Никифор, Федор и он. Больше — нет смысла.
— С ростом организации возрастет опасность. — Садовников останавливает глаза на Федоре. Смотрит пристально и, кажется, с укором. — Пренебрегать своей жизнью глупо. Еще глупее пренебрегать жизнью товарищей.
Федор недовольно крякает. Видно, что он хочет что-то возразить.
— Это я так… На всякий случай… — на губах врача недолгая и легкая улыбка. — Каждую комнату мы превращаем в боевой взвод.