— Кто же ты?
— Рядовой стрелкового полка.
Штарке молча достал из кармана старую кожаную перчатку без подкладки, тщательно натянул ее на правую руку.
— Значит, рядовой стрелкового полка?
— Рядовой.
— Гляди на меня! В глаза гляди!
Теперь Антон уже не мог выполнить приказания, не хватало сил. Он с ужасом косился на кожаный кулак и весь трясся, каблуки выбивали дробь о бетонный пол. Открывая рот, он пытался что-то сказать, но слова застревали в горле.
— Что дрожишь, рядовой? — усмехнулся Штарке.
— Я…
От молниеносного удара у Антона лязгнули зубы. Он опрокинулся навзничь, ударился головой о бетонный пол.
— Встать! — заорал Штарке.
Антон не шевелился «Нокаут, — подумал с удовольствием Штарке. — Еще немного — и я стану заправским боксером, хоть на ринге выступай».
Первое, что почувствовал Зайцев, — соленый вкус во рту, потом адскую боль. А потом он увидел Штарке. Тот, дымя сигаретой, ухмылялся.
— Встать! — Штарке принялся демонстративно расправлять на руке перчатку.
Антон с трудом поднялся на колени. Схватясь за табуретку, он заплакал. По губам струилась сукровица.
— Господин… Господин офицер (тогда он еще не разбирался в званиях немецкой армии)… Я все скажу… Все, что знаю… Я офицер… Честно… Но не политрук… Клянусь!..
— Кажется, ты не дурак. Дорожишь жизнью. Допустим, ты не политрук. Но ты найдешь мне политрука или жида! Сутки срока! Понял? Если не найдешь — прощай белый свет. Понял? Теперь пятнадцать двенадцатого. Завтра в это время будешь здесь! Понятно? Иди!
Голова была так тяжела, так она болела, что Антон не мог ничего соображать. Он стремился лишь к одному— поскорее уйти от этого страшного места. Найдя в глиняном карьере своих сослуживцев, он упал почти без сознания.
Однополчане ни о чем его не расспрашивали. Кто-то принес из ямы желтой воды. Антон прополоскал ею рот, осторожно потрогал пальцами шатающиеся зубы и со стоном опять повалился.
Самое большое участие к Антону проявил замполит санчасти Дмитрии Осин. Зайцев познакомился с ним вскоре после прибытия в полк, когда заболел гриппом. Его освободили на несколько дней от занятий. Он лежал один в комнате. Где-то за окном солдаты пели «Катюшу», слышались временами слова команды, а в комнате была стылая тишина. Некому было подать стакана воды. День тянулся неимоверно долго и тоскливо. Антону казалось, что он никому не нужен, забыт.
Вот тогда-то и навестил его замполит Осин. Зайцев обрадовался ему, как родному брату. Осин оказался откровенным и, как сразу отметил Антон, очень культурным человеком. Спустя несколько минут Антон уже знал, что Осин — донской казак, преподаватель истории средней школы. Поговорив с полчаса, Осин ушел, а через несколько минут явился санитар. Он навел порядок в комнате, сходил в магазин за покупками, вскипятил чайник. Зайцева тронуло внимание.
И теперь Осин не спускал с Зайцева участливых глаз. Намочив свой платок, он положил его на лоб Антона.
— Ну как? Лучше? Пройдет! Мы, брат, живучие.
Лежа на спине, Антон сквозь опущенные ресницы видел небо, чистое, голубое. Даже жирная копоть, которая день и ночь валила из печи обжига, не могла загрязнить небо. Черным шлейфом смрадная копоть стлалась по лощине, над которой весело толпились березки, такие близкие, родные…
Антон слышал, как кто-то сказал:
— Спешат фрицы. Жгут без передышки, день и ночь…
— Кажется, всем нам не миновать печи. К тому все идет…
Не миновать… Не миновать… Антон впадал в забытье, но эти страшные слова не уходили из сознания. Он видел, как в огне извиваются, точно живые, трупы замученных людей. Всех сожгут, я его завтра же, если он… Потом остальных…
Ночью Антон проснулся от дрожи, которая колотила все тело. Проснулся и Осин.
— Плохо? Лихорадит? У меня, кажется, есть таблетки акрихина. Завалялись в нагрудном кармане. Дать?
Антон отказался. Он думал, сколько осталось ему жить. Теперь, наверное, около трех. Если так, то не больше восьми часов… Через восемь часов он перестанет дышать. А дышать так хотелось. Жизнь для него стала только дыханием. Дышать! Дышать! Он такой молодой, все впереди. Пройти по трупам, но дышать! Собственно, что тут особенного? Все погибнут. Неделей раньше или позже, но погибнут…
Утром Антон, расстегнув гимнастерку, достал висевший на груди личный номер. Долго смотрел на него.
— У нас в училище инвентарь так номеровали, неодушевленные предметы. Тридцать четыре двести тринадцать. Несчастливое число. А у тебя какой? — спросил он Осина, глядя вниз.
— Счастье тут у всех одинаковое, — горько усмехнулся замполит.