— Зачем? — удивляется Степан.
— Какой же ты баптист без евангелия? Достанем. Цитаты вызубри. Чтобы честь честью. Вызовут — стой на своем. Евангелие прихвати…
— Да, так, пожалуй, убедительней будет, — соглашается Степан.
— Сегодня баржу в порт не заводили? Не замечал?!
— Баржу? Кажется, была.
— Тише! — Бакумов оглядывается.
— Была, была… — Степан послушно сбавляет голос. — Железная… Часовой…
— Она, значит… Взрывчатка… — Бакумов задумчиво потирает крутой с горбинкой нос. — Сегодня девятнадцатое?
— Да, уже…
— Завтра день рождения фюрера Неплохо бы отсалютовать. Представляешь?
— Что-то не очень… Не понимаю, как?..
— Подумать надо… Только бы не убрали ее. Заманчивая возможность.
Утром пленные затащили по трапам на рыжую палубу крейсера два тяжеленных насоса, и теперь по толстым шлангам хлещет за борт вода. Шум ее сливается с гудением двух электромоторов. А на берегу высится под серым брезентом пирамида черных гробов. После откачки воды пленным предстоит извлечь из ржавого нутра коробки членов экипажа. Каждому понятно, во что превратились за четыре года бренные останки рыцарей «третьей империи». Не очень-то приятное дело…
Но Степана Енина беспокоит совсем иное. Вторые сутки он не живет, а, кажется, горит на медленном огне. Нервы напряжены до предела, сердце колотится с удвоенной силой. Взорвать! Непременно взорвать! Хоть не в полную меру рассчитаться с врагами… Но как это сделать? Как, черт возьми?!
Вчера Степан разведал, что баржа стоит напротив складов. И сегодня она там. Это метров на семьдесят дальше латрина. Пленные туда не ходят. Им нечего там делать. Любой немец задержит в том месте пленного. Но если даже удастся чудом проскочить, то что дальше? Ведь на барже часовой. Как подступиться к нему?
Вечером Степан долго советовался с Бакумовым, а ночью, когда все спали, Цыган принес ему полуторалитровый котелок.
— Баланды землячок подкинул. Тебе оставил немного, — сказал Цыган, лукаво подмаргивая. — Не забудь помыть котелок.
Степан поставил котелок в изголовье, накрыл шинелью, налег грудью на шинель. Бакумов предупредил, что в котелок норвежцы вмонтировали магнитную мину. Передвижением почти незаметной кнопки включается часовой механизм, и через тридцать минут мина взрывается.
Мина радует и страшит Степана. Вот то, о чем он так долго мечтал. В помятом солдатском котелке сконденсирована смерть, и завтра он, уподобясь волшебнику, выпустит ее на головы врагов. Степан сделает это с великим наслаждением. Расплата, господа фашисты! Расплата!. А ведь погибнут не только враги… Да, да, если удастся, взрыв будет ужасным. Никифор говорит, что в барже около трехсот тонн взрывчатки. А рядом склады боеприпасов…
Смерть… Сколько дней и ночей она неотступно кружилась около, холодно дышала в затылок, но Степану удавалось как-то увернуться от нее. А теперь не увернешься. Теперь он видит ее отчетливо, ясно… Они стоят один против другого на узкой тропе, как тогда с Егором. Встреча неизбежна…
Готов ли он к ней? Ведь смерть — итог жизни. Как жил человек, так и умирает. Федор и Васек умерли мужественно. А он как? Неужели он сомневается в своих силах? Нет! Он готовит себя. Федор тоже, конечно, думал, готовился. И Васек… Иначе не может быть. Легко и без думно умирают, пожалуй, только герои плохих романов.
…Вода хлещет за борт, грязно пенится. У пленных — чего никогда не бывало — свободное время. Они сидят на берегу. Солнце то нырнет с разлета в облака, то выскочит, усмехнется. Почти детскими голосами кричат чайки.
У Степана под шинелью, на старом солдатском ремне висит котелок. Степан все время чувствует его тяжесть. Рядом Цыган. Сегодня он неотступно следит за Степаном и волнуется, кажется, не меньше Степана. Он достает из кармана алюминиевый портсигар, осторожно трет его о рукав шинели.
— Разве сходим? — Цыган косит блестящими глазами на Степана. — Авось клюнет…
— Дождемся обеда. Теперь скоро.
— Давай подождем… — соглашается Цыган, а через минуту шепчет: — Терпенья, понимаешь, не хватает. Вот так со мной было в партизанах. Когда собирался на первое задание, места не находил. А потом привык. Шел как на обыкновенную работу. Честное слово… Сплю себе, пока не растолкают.
— Без пяти час, — говорит Степан. — Видишь, тронулись.
Мимо спешат в столовую немцы. Идут группами по три-пять человек. Возбужденно разговаривают:
— Сегодня сосиски и пиво.
— Откуда такие данные?
— А вот увидишь. Вечером будет шнапс.
— Чудесно! Напьемся так, чтобы фюрер прожил еще пятьдесят пять.
Неожиданно подходит автомашина. Из кабины не спеша выбирается унтер. Степан инстинктивно щупает через шинель котелок, смотрит в лицо Цыгана. Неужели провал? Тогда все. Мучительный и бесславный конец. Цыган тоже встревожен. Настороженный, он следит через плечо за унтером. Унтер пожимает руку Егору, Дуньке и всем остальным «спасителям». Каким добряком стал?
— Друзья! У всего немецкого народа сегодня большой праздник. Сегодня нашему фюреру исполняется пятьдесят пять лет. Возьмите вон суп…
Взгляды «спасителей» жадно тянутся к стоящему на машине бачку.
— Сохрани его господь, дай здоровья на долгие годы, — бормочет Дунька, устремляясь вслед за Егором к машине.
Бачок схватывает больше, чем надо, рук. Его оттаскивают в сторону. И почти сразу вспыхивает ссора.
— Так не по-божески, Егорушка, — канючит Дунька. — С самого дна… Вот отдай мне свой котелок.
— Отстань! А то дам так — не возрадуешься!
Унтер зло крякает и садится в машину. Сквозь стекло ему видно, как Дунька лезет с головой в бачок, собирая пальцем со стен и дна остатки супа.
Когда унтер уезжает, Пауль Буш подходит к Степану.
— Вы без супа?
— Слишком дорогой у фюрера суп.
Пауль с горечью усмехается.
— Держитесь. Осталось немного. Уверен, что у Гитлера последние именины.
Цыган внимательно прислушивается к разговору, но почти ничего не понимает.
— Говори, чтобы проводил… Самый раз… — он нетерпеливо дергает Степана за рукав. — Развел антимонию… Момент надо ухватывать. Соври что-нибудь. Скажи — договорились…
— Дай портсигар!
Степан показывает вахтману портсигар.
— Пауль, нас хотят взять голодом. Убавили хлеб, а вместо супа вода. Мы с товарищем сделали портсигар. Моряк с баржи заказал. Вот отнести надо… Помоги, Пауль… Моряк обещал пять сигарет. Это две пайки хлеба.
— Где баржа?
Степан показывает.
— Гер вахтман… — стонет Цыган с мольбою в глазах.
Такое обращение не доставляет удовольствия Паулю.
Он с досадой двигает плечом.
— Пошли! Я доведу вас до уборной, а там сами…
В уборной Степан снимает с ремня котелок и, засунув руку в прорванный карман шинели, держит его под полой. Он старается делать все спокойно, но мыслимо ли это? У Степана пересохли губы Он облизывает их, но и язык кажется сухим.
— Кнопку сейчас передвинуть?
— Нет, потом… Встанешь за меня… Только не дрожи, — советует Цыган, хотя сам тоже дрожит, и глаза горят не меньше, чем у Степана, и губы сухие.
— Слушай, а может, сказать Паулю?..
— Да ты спятил? — удивляется Цыган.
— Он надежный…
— Все одно немец. Я им теперь ни одному не верю. Столько натворили…
Вот и баржа. До нее не больше двадцати метров.
— Хальт! — моряк на барже вскидывает автомат. — Цурик![57]
Друзья останавливаются. Цыган показывает заранее приготовленный портсигар.
— Зер гут!
— Ферботен![58]
В голосе моряка уже нет прежней строгости. Он оглядывается и как-то не очень решительно манит пальнем пленных. Степану с Цыганом только того и надо — они моментально подскакивают.
У моряка под нахально вздернутым носом топорщатся черные усики а ля фюрер. Глазки хитро поблескивают. Кажется, он немного навеселе.
Цыган уважительно протягивает портсигар. Моряк рассматривает его, а Степан тем временем становится за спину товарища и передвигает кнопку. Все! Механизм включен, хотя работы его не слышно.