— Вы же слышали. Меня назначили главным бухгалтером.
— Прекрасно. А за что?
— Как за что? — вмешалась мать. — За то, что умеет хорошо вести бухгалтерию. Ценят ее. За то, что у нее есть аттестат зрелости. Аги еще многого добьется в жизни. Она моя дочь. Это я настояла, чтобы она продолжала учение. Ты и этому противился. Тебе хотелось, чтобы я отдала ее в портнихи или послала в Кишпешт на ткацкую фабрику…
— Не с тобой говорю. Почему назначили? — настаивал Чаплар, пододвигая к себе стул с высокой спинкой.
— Что ж, назначили, потому что я хорошо умею считать…
— Ну, конечно. Я же говорю. Но ты… — не унималась мать.
— Помолчи, — перебил он ее. — Послушай меня, доченька. Ступай завтра к директору и скажи ему: большое вам спасибо, но я этой должности принять не могу. Понимаешь? Русские уже у Татарского перевала… Сейчас в эти дела нечего впутываться. Когда господа так легко раздают чины, то лучше держаться в стороне… Завтра утром пойдешь к нему…
— Никуда не ходи, еще чего не хватало. Не слушайся этого полоумного… Довольно того, что он мою жизнь испортил…
— Испортил? Что же я такого сделал тебе?
Дети с ужасом слушали грызню стариков. В руке Карчи застыла бритва, на одной щеке засохло мыло. Размазав тушь по чертежу, Фери отложил в сторону линейку и не мог продолжать занятия по геометрии. Агнеш на несколько шагов отступила назад, как бы ища защиты у братьев.
— Приволокся в полночь, — кричала мать, — промок весь до нитки, ни пальто, ни шапки, башмаки драные, впустила я тебя — тем только и спасся, что переплыл Дунай… Уложила в собственную постель, кормила, поила, прятала целый год, дрожала из-за тебя… Ты был нищим, исю жизнь бродяжничал, последний филлер я истратила на тебя. Сколько лет ты шлялся без работы? Пять? Десять? Другие мужья женам шубы покупали, золотые цепочки, а я даже пары яиц не могла себе позволить купить за каких-то шесть филлеров. Будь она проклята, эта нищета… Тогда-то ты обещал золотые горы: «Воспитаем наших детей так, чтоб они стали господами и не нуждались в чужой помощи…»
— Я никогда не собирался делать из своих детей господ! — кричал в ответ отец. — Я этого никогда не говорил.
Агнеш и братья, казалось, были в полном оцепенении. Этот взрыв был для них непонятным и неожиданным.
— Права была моя матушка, моя дорогая матушка, проклиная меня за то, что я вышла за тебя замуж. Эх, почему я тогда не образумилась…
— Довольно, — приглушенно произнес Чаплар, но так, что старуха вздрогнула и умолкла.
— Если кто и вправе предъявлять претензии, так это я, — продолжал он тихо. — Меня все считали тряпкой. Говоришь, ты прятала меня? Кормила? Дрожала из-за меня? А разве я не отработал уже тысячу раз тот кусок хлеба и головку репчатого лука, которые вы мне давали? Не я ли ворочал навоз, чистил лошадей, таскал из колодца по двадцать ведер воды? Не я ли крыл черепицей дома, белил амбары, ходил с поденщиками косить, только бы ты была спокойна? Говоришь, я не мог устроиться на работу? А кто имел тогда работу, когда мы вернулись в Будапешт? Разве моя в том вина, что проклятые буржуи завели здесь такие порядки? Ты забыла, как я работал грузчиком, убирал снег лопатой, ходил пешком на пилишверешварскую шахту? Не я ли отправлялся, холодный и голодный, из дому, только бы вам досталось больше хлеба? Что же я еще должен был делать?
— Ничего, — ответила старуха. Вытерев заплаканные глаза, она круто повернулась, подошла к шкафу, достала пальто и сунула в карман коричневый кошелечек.
— Агнеш, одевайся, пойдем в кино. А ты, если голоден, ищи ужин на кухне.
— Я не пойду, — отказалась Агнеш.
— Тогда я приглашу Такачне, — сказала мать, пожав плечами.
Чаплар все еще стоял у стола.
— Пусть же мои дети знают, — вдруг повысил он голос, — я был красноармейцем, был коммунистом. А буржуям все равно крышка, скоро и у нас и во всем мире восторжествует коммунизм.
Бледный как смерть Фери, ученик шестого класса, встал и подошел к отцу.
— Папа… тогда ты предатель. И я должен заявить о тебе в полицию.
— Что? Как ты сказал? — переспросил отец, и его глаза налились кровью. — Вот чему ты, сынок, научился по книгам своей крестной матери. Ступай же, ступай и доноси на своего отца.
— Фери, помолчи, — рявкнул на него старший брат. — Ты ведь ничего не понимаешь, что делается в мире. Отцу многое пришлось испытать на своем веку…
— Да? — спросил Ферко и, подражая инструктору бойскаутов Комароми, стал, подбоченясь, перед старшим братом. — Ну что ж, Карчи, защищай, защищай коммунистов. Я и на тебя донесу.