И он положил перед Карлсдорфером исчерченную красным карандашом карту Европы и нашпигованную анекдотами о Гитлере книжку текущих счетов.
— О… право же… премного благодарен. — И Карлсдорфер даже не подумал спросить, у кого это оказался ключ от его письменного стола.
— Мы должны предпринять некоторые предупредительные меры… чтобы не колоть глаза немецким властям, — вновь заговорил Ремер. — К сожалению, вы, ваше превосходительство, имеете обыкновение довольно открыто поносить Гитлера.
— Вы уж простите меня, господин доктор…
— Извольте. Я, право, не меньше вас ненавижу этого маньяка. Но надо соблюдать осторожность. В конторе работают Паланкаи… Добраи. Им ничего не стоит донести. Не говоря уже о том, что некоторые акционеры предприятия — евреи и пребывают в Лондоне… А на прошлой неделе мы отказались принять немецкий заказ…
Карлсдорфера бросило в пот. Он наконец понял слсва доктора. Должность генерал-директора до сего времени была для него, по сути дела, не чем иным, как приятным дополнением к его персональной пенсии. Ведь круг его обязанностей не так велик: он час-другой подписывал письма, иногда ходил в министерство к какому-нибудь старому приятелю. Поговорив о родственниках или удачной охоте, он, как бы между прочим, замечал: «Обрати-ка, внимание, братец, наш инженер послал сюда заявку на какие-то материалы, так поставь свою печать», — или: «Не могу понять, что это замышляет финансовое управление. Скажи им, Палика, пусть они не слишком нас притесняют». Но чтобы это могло кончиться бедой, — нет, об этом Карлсдорфер не думал.
— Боже правый! Что же нам делать?
Ремер только этого и ждал. Он молча наблюдал, как бледнел его превосходительство. Несколько минут они сидели тихо, глядя перед собой, и одновременно вздрагивали, когда радио после некоторого перерыва вдруг снова начинало передачу. Только сегодня вместо обычной воскресной утренней программы один за другим без всякого объявления гремели марши. Тантаранта, тантара-ранта… Это действовало на нервы больше, чем воздушная тревога.
— Прежде всего надо уволить всех евреев и полуевреев.
Карлсдорфер молча кивнул головой. Какое ему дело?
— Повысим жалованье Паланкаи.
— Этому… Что ж, повысим.
— Надо повидаться с Чути и уговорить его дать согласие на производство немецких гранат.
— Гранат? Гитлеру? — Но возражение Карлсдорфера звучит весьма неуверенно.
— Извините, ваше превосходительство. Я сказал: дать согласие. А это не значит поставлять. Нам нужно протянуть эти несколько недель.
Ремер позвонил, вошла горничная.
— Моя жена вернулась из убежища?
— Вернулась.
— Попросите ее прийти ко мне.
Через несколько минут вошла жена доктора. Она как-то сразу постарела, у нее были заплаканные глаза, распухшее лицо.
— Вы слышали? Нас оккупировали! В подвале говорят, будто арестовали десять тысяч человек. О господи, господи!
— Сейчас не время плакать. Садись к машинке.
Госпожа Ремер оторопело посмотрела на мужа и, не зная, как быть, перевела взгляд на свои длинные лиловые ногти. Печатать этими пальцами? Но тем не менее села к машинке и покорно начала стучать по клавишам:
«Господину бухгалтеру Лайошу Лустигу. Будапешт. С сожалением уведомляем…»
Карлсдорфер, держа обеими руками свою палку и опершись о ее конец подбородком, сидит неподвижно.
— Если угодно, ваше превосходительство, вы можете не дожидаться, я сам продиктую. Извольте только подписать.
Наполненный паркеровскими чернилами «Монблан» легко скользит по уведомлениям.
— Мы всегда проливали кровь из-за немцев, всегда это немецкое проклятие! — произносит Карлсдорфер и со вздохом возвращает Ремеру подписанные бумаги.
Лорант Чути
— Отложим на завтра, — сказал участковый врач и громко зевнул. — Да, впрочем, ты режешь меня, как репу. Не могу уследить за тобой.
Чути сгреб фигуры в коробку и спрятал их в ящик.
— Но ты все-таки не уходи. Что у тебя, дома дети плачут?
Врач грустно улыбнулся.
— В такие времена плохо приходится холостяку. Придешь домой: в квартире не топлено, холодная постель. Тебе захотелось выпить чаю, но пока найдешь чашку, достанешь сахар, уже расхотелось. Но ты, к слову сказать, устроился недурно, — окинул он взглядом просторную комнату, обставленную красивой современной мебелью, с кружевными покрывалами и картинами на стенах. Затем смущенно умолк. Не прошло и полугода, как у главного инженера умерла мать, с которой они жили вдвоем.