– О чем Блайс не преминул упомянуть в своей писульке. Но вы же не по чистой случайности рассказали о ней Блайсу?
– Нет, конечно. Как же я могла не использовать ленту единственно возможным способом? Сильвия…
– Согласен, вы не могли поступить иначе. Блайс пошел куда дальше по части нарушения Уголовного кодекса – похитил ленту. Как бы то ни было, он правильно решил, что мне тоже надо послушать запись. Но вы все еще не ответили на мой вопрос – какой, по-вашему, эффект произвела на меня запись? Представляется ли вам возможным для меня простить Флор… такое?
Роза глухо отозвалась:
– Вы сейчас в шоке и слишком раздражены. Но мне кажется, по здравом размышлении вы сумеете понять мотивы, которые подвигли ее на такой шаг.
Сент-Ги осуждающе покачал головой:
– За кого вы меня принимаете? За ослепленного любовью болвана? Уверяю вас, что и сейчас куда как хорошо понимаю, что движущей силой Флор Мичелет была… и есть… Мотивы, которыми она руководствовалась все это время, – личные, мое имя и происхождение, страх пусть хоть и богатого, но одинокого будущего, а тут еще и добавилась ревность к вам.
– Ко мне? Да у нее никогда не было повода бояться моего соперничества по отношению к вам!
Воцарилась недолгая тишина.
– Вы думаете, не было повода? – уточнил он. – Вы отказываете Флор в интуиции, если считаете ее неспособной догадаться о неприятной для нее правде. Я люблю тебя, Роза… нуждаюсь в тебе… жажду тебя, хочу дать тебе все и столько же взять у тебя… – Он отыскал ее руки и заключил в свои. – Ибо вот она, та самая правда, о которой догадалась Флор, и ей было не важно – знаешь ли ты сама об этом или нет!
– Это не так… Такого не может быть! – Отрицать было мучительно больно, но Роза не осмеливалась поверить. До того, как столь жестоко усомнился в ее доброй воле и преданности, Сент-Ги был на свой манер добр к ней, щедр и готов всегда прийти на помощь… но не более того. И не важно, любил ли он Флор Мичелет или нет, он планировал – а может, и сейчас собирается? – жениться на ней из-за денег. Поэтому какую участь, кроме постыдной, может он предложить девушке, которую любит?
Сент-Ги бурно запротестовал:
– Такого не может быть? Может, да еще как!.. – и затем взмолился: – Роза, если не желаешь верить моим словам, то позволь убедить тебя… этим… вот этим… и этим… – Он заключил ее в объятия и начал целовать снова и снова – в глаза, в губы и шею – с такой страстью, которая не просила веры, а требовала.
Сначала Роза сопротивлялась, хотя ей всеми фибрами души и тела хотелось сдаться, уступив порыву нежности. Она пыталась внушить себе, что такая любовь не сулит ей ничего, кроме стыда и горя. Но все ее упорство оказалось сломленным его желанием обладать ею, и она уступила обоюдному экстазу, отвечая лаской на ласку и желая поверить наконец в искренность его чувств.
Сент-Ги отстранил Розу от груди, глубоко заглядывая в ее глаза:
– Ну? Теперь ты знаешь, что это правда?
Короткий смешок дал выход переполнявшей Розу радости. Ошеломленная происходящим, она прижала кончики его пальцев к своим вискам.
– Да. Не знаю… То есть верила, что знаю, как ты думаешь обо мне. Осуждал ли ты меня или одобрял, ты всегда оставался холодным и отчужденным. И еще ты сказал…
Сент-Ги не пришел Розе на помощь, и она продолжила:
– Когда ты рассказал мне о трудностях, переживаемых имением, и заявил, что есть надежда все поправить, я поняла это так, что ты имеешь в виду женитьбу на Флор.
Его точно высеченное резцом скульптора лицо потемнело.
– Жениться на деньгах Флор? Да ни один Сент-Ги не опускался до того, чтобы польститься на женское приданое и жиреть за счет жены! Ни за что в мире!
– Даже ради того, чтобы спасти имение?
– Меньше всего для этого. Имение выстоит или падет, оставаясь собственностью Сент-Ги. К счастью, сейчас я уже знаю, что оно выстоит.
– Но как?
– Мои вложения в плантации возле Танжера, которые позволяют влиять на количество пробки, выбрасываемой на рынок. Так что цены сейчас повсеместно приближаются к нашим, и мы снова без опаски смотрим в будущее. Между прочим, хотя мне и неизвестно, каким образом Флор удалось пронюхать о моих трудностях, но в том раунде без перчаток, что у нас состоялся, она не без удовольствия призналась, что порочащие слухи, в распространении которых я обвинил тебя, – ее рук дело.
– А лента? Она знает о ней?
– А то как же! Когда я прочел записку Блайса и прослушал запись, то забрал ее с собой, отправляясь на виллу к Флор. Я продемонстрировал ленту в качестве вещественного доказательства. Я сказал, что запись была сделана случайно, и не оставил Флор ни малейшего сомнения в том, какого я мнения о ее грязных проделках, прежде чем расстался с ней навсегда.
– Так она не слышала саму запись?
– Нет! Даже с такими женщинами, как Флор, есть предел, ниже которого не может опускаться мужчина. По этой причине, а главным образом потому, что Блайс просил меня, я и сжег ее прямо на глазах Флор.
– Так она сожжена? О, слава богу! – выдохнула Роза.
– Да, я бросил ее в пустую цветочную урну на террасе Флор, поджег, и мы стояли, наблюдая, как она превращается в пепел. Я не знаю, о чем были мысли Флор. Больше мы с ней не обмолвились даже словом. Но я думал вот о чем: «Если Роза простит меня, рухнет ли последний барьер, стоящий между мной и ею?» И когда мчался к тебе, то думал только об этом. Скажи мне… – начал он, нежно играя ее пальчиками, – когда ты впервые узнала, что станешь меня слушать, если скажу, что люблю тебя?
– Я… не знаю, – увильнула Роза от ответа. – Давным-давно. А когда тебе впервые захотелось сказать мне об этом?
Его улыбка стала нежной.
– Думаю, в самый первый вечер. Тогда ты еще не была столь прекрасной, какой стала казаться мне после и кажешься до сих пор. А в тот вечер, укутанная в свой проанглийский плащ и ощетинившаяся, как еж иголками, негодованием, ты очень мало соответствовала своему прелестному имени. И только мужчина, влюбившийся с первого взгляда, как я, мог думать о том, чтобы увидеть тебя снова.
– Ну, вот уж спасибо! – счастливо засмеялась она. – А ты что, хотел видеть меня снова?
– Поэтому и предложил тебе работу.
– Но ты же сказал, что специально для меня не создавал ее!
Он пожал плечами:
– Просто чтобы избежать возможных споров. Опять же как посмотреть. Моя мать нуждалась в секретарше, а я – в том, чтобы чаще видеть тебя, поэтому твоя кандидатура как нельзя лучше устраивала обе стороны. – Сент-Ги сделал паузу. – А потом, моя Роза, должен тебе признаться, я начал с другого конца: прибегнул к уловке, чтобы избавиться от тебя.
– Ты имеешь в виду, – медленно произнесла она, – что знал о моей непричастности к утечке информации и слухам, порочащим твою мать?
– Думаю, глубоко в душе – да, знал. Но я поверил рассказам Флор о тебе и Блайсе, да ты и сама всегда защищала и выгораживала его при каждом удобном случае. А тут я еще и своими глазами убедился на террасе… Это сейчас я знаю, что все было ловко подстроено, а тогда… Будучи не в состоянии ненавидеть тебя, я возненавидел то, что, как предполагалось, вы оба сделали Сильвии. Поэтому и не желал слушать голос своего сердца. Разве ты не понимаешь: мне надо было действовать по известной пословице: «С глаз долой – из сердца вон». Отстраняя тебя от работы под столь ужасным предлогом, я думал, что смогу скоро забыть о тебе.
– И в угоду своей гордости я чуть было не облегчила твою задачу, – уныло подтвердила Роза. – Когда я покидала твой офис, то поклялась, что ноги моей больше не будет в шато.
– Даже не ведая, что, когда твоя нога ступит туда, ты войдешь под древние своды моей ненаглядной суженой? Как насчет того? – поддразнил он. – Принимаешь ли меня в качестве своего официального жениха?
– А ты еще не сделал мне официального предложения, – возразила девушка.
– Я это делаю сейчас. Согласна ли ты выйти за меня, Роза?
Ее ответ был не в словах, а в прикосновении ее рук к его лицу, губах, которыми она коснулась его губ, и каждом изгибе тела, прильнувшего к его телу. Ее согласие заключалось в готовности верить ему, а его уважение – в том, что он сумел обуздать свое мужское желание овладеть ею немедленно; и оба прониклись уверенностью, что впереди их ждет наслаждение, надо лишь немного подождать, чтобы оно было полным и ничем не омраченным.