— Откуда ты ее взяла? — грозно спросила Лешка, проведя пальцем по бровям Веры.
— Из мотоцикла… из выхлопной трубы, — сгорая от стыда, обреченно призналась Вера, усиленно вытирая брови.
— Докатилась!.. — Лешка повернулась и, хлопнув дверью, ушла.
Дома она не могла найти себе места. «В конце концов подруга она мне или нет?» — ревниво думала она, бегая по комнате из угла в угол.
Мать даже встревожилась: «Ты не заболела?»
Заболеешь!..
А сегодня утром она прямо выуживала из Веры подробности вечера.
— Ну, мы гуляли… Ну, конфеты кушали… Ну, в кино пошли… — тянула подруга.
— Занукала!.. — вспылила Лешка.
Услышав, что Вера не хочет идти с ней в порт, она спросила как можно спокойнее:
— Ты что особенно ценишь в нашей дружбе?
Вера с робкой надеждой подняла преданные глаза.
— Что ты всегда говоришь правду, и о недостатках… — вздохнула просительно. — И без ехидства в голосе… — Поинтересовалась несмело: — Чем ты недовольна?
— Тем, что ты меня на Иржанова променяла! — выпалила Лешка неожиданно для самой себя и тут же пожалела: ну к чему она так наскакивает? — Ладно, — примирительно закончила она. — Если хочешь, конечно, иди в порт сама, а хочешь — заходи за мной. Я не помешаю. Тоже цербера нашла…
Вера посмотрела обрадованно:
— Нет, я так не думаю…
Придя домой, Лешка оставила какой-то сверток у себя в комнате и, повалившись на табурет в кухне, вытянула ноги.
— Запарилась! Наша бригада сегодня полторы нормы дала! Даже перекуры сократили.
— Какие еще перекуры? — поразилась Клавдия Ивановна, расширив и без того большие глаза.
— Ну, это мы так перерывы называем, — пояснила со смущенным смешком Лешка.
Мать не утерпела:
— Кто же виноват, что ты так устаешь? С твоим здоровьем…
Лешку словно сдуло с табурета. Она исчезла из кухни, а через минуту положила на стол перед матерью получку и подарки: чернильницу с крышкой в виде Царь-колокола — отцу, отрез штапеля на платье — матери, шахматы — Севке.
Клавдия Ивановна прослезилась от радости: первая получка!
Лешка потерлась щекой о ее щеку, протянула ладонь.
— Потрогай!
Ладонь у нее, как напильник, в насечках.
Сердце у Клавдии Ивановны дрогнуло. И жаль девочку, и, кто знает, может быть, она, мать, действительно не понимает, а так надо.
Все еще делая вид, что она очень недовольна работой дочери, Клавдия Ивановна пробурчала:
— Разве такие руки должны быть у девушки?
«Вот мамка чудачка», — ласково подумала Лешка и стала рассказывать о случае с мастером, о комитете комсомола, о том, какой настоящий, самый настоящий Григорий Захарович. Он один только сумел прочитать сложнейшие чертежи котлов, недавно «на минутку» слетал в Ленинград посмотреть там что-то на заводе.
— А знаешь, какой справедливый!
— Ну ладно, — перебила ее мать, — садись обедать, а то совсем в скелет превратишься.
После первого она пододвинула дочери любимое блюдо — тыквенную кашу с рисом и молоком. Набив ею рот, Лешка раскрыла книгу «Гранатовый браслет». Знает, что вредно читать во время еды, но ведь жаль каждую минуту.
Она даже любит читать сразу две книги: остановится на самом интересном месте и отложит, чтобы подольше не знать, что будет потом, а сама тут же открывает другую. При чтении светлые волосы Лешки спадают на лицо, но она ничего не замечает.
Истребив две тарелки каши, Лешка помыла посуду, починила распроклятые босоножки, сделала новую обмотку у электроутюга и тихо — отец спал — взяла у него на столе пишущую машинку. Отец купил ее недавно по случаю, за бесценок. В ней не было буквы «е». Отец печатал двумя пальцами свои партизанские воспоминания, чтобы отдать их потом в областной музей. Сначала он написал от руки и попросил дочь перепечатать. Лешка взялась было, да бросила.
— Не хочу!
— Почему? — изумился Алексей Павлович.
— Вымысел!
— Какой такой вымысел?! — оскорбился отец.
— Партизан было двадцать, а фрицев целая рота, и они разбежались!
— Что ты в этом смыслишь! — повысил голос отец, что с ним случалось очень редко. — Фрицы так нас боялись, что, когда спать ложились, бомбы к дверным ручкам привешивали. Ну, я тебе и не дам печатать этот материал. Критик!..
Он сердито унес свои листы и машинку. Сейчас Лешка утащила машинку к себе в комнату и стала отстукивать стихотворение Есенина: