Чаругина вела машину с чисто женской плавностью и осторожностью, не навязывала Леокадии разговоров. Бледное лицо Чаругиной с темными усиками в уголках губ было сосредоточенно.
— Валентина Ивановна, — нарушила молчание Леокадия, — какая сейчас у института проблема номер один?
Она задала этот вопрос скорее из вежливости, зная одержимость Чаругиной и желая сделать ей приятное. Валентина Ивановна вся встрепенулась, оживилась, радуясь, что можно поделиться таким важным и нелегко дающимся. Лицо ее порозовело от удовольствия, даже мгновенно похорошело.
— Кубовые кислоты! — воскликнула она и немного притормозила машину, будто чрезмерно быстрый бег ее мог помешать рассказу.
Юрасова вспомнила, что эти кубовые кислоты они выбрасывали как отходы производства. Что же теперь делают с ними?
— Представьте, Лешенька, наш институт, конечно вместе с лабораториями комбината, нашел применение кубовым остаткам в семнадцати отраслях народного хозяйства! Заменяем битум в строительстве, получили крепитель для литья… линолеумы… улучшили асфальт… В общем — золотое дно!
«Действительно, оно золотое, — одобрительно посмотрела Юрасова. — И тысячу раз прав, был Менделеев, что нефть — не топливо и с таким же успехом можно топить ассигнациями».
— Мы, Лешенька, сейчас с Панариным и Громаковым ломаем голову над методом гидрирования. Вот только наш фабианец Мигун не поспешает. Он-то вообще «за», но…
Леокадия, слушая Чаругину, думает: «Ну, хорошо, Валентина Ивановна. Вы — „повелительница химии“… Хорошо… Но знаете ли вы, родная, подлинное личное счастье? Я видела вас и дома, когда вы колдовали над вареньем из райских яблочек, шили своему мальчишке костюм кота в сапогах. Но счастливы ли вы по самому большому счету? И как бы поступили вы, приди к вам сильное чувство? Или узнав, что муж ваш любит другую женщину? Невозмутимая, гордая, как поступили бы вы тогда?»
Чаругина уже несколько минут ведет машину молча. Потом вдруг говорит:
— Я недавно смотрела охлопковскую «Медею». Знаете, ночь не спала… Почему страсти такой давности волнуют и нас? Вероятно, потому, что и сейчас нам, женщинам, приходится нередко отстаивать свою самостоятельность…
«Странно, — подумала Леокадия. — Когда-то в студенческом общежитии почти так же об этой Медее говорила Зоя с истфака. Значит, действительно задевает за живое».
Машина словно распласталась по асфальту шоссе.
— Валентина Ивановна… — Леокадия на секунду заколебалась, но потом решилась: — Вот если бы вы… очень полюбили… ну… света вам без него не было… воздуха не хватало… Как бы вы поступили?
Чаругина внимательно посмотрела на Леокадию. Не сбавляя скорости, обогнула березовую рощу.
— Трудно сказать… И не дай бог такому случиться… Не знаю… Но мне кажется, если действительно настоящее — не надо ничего бояться. — Она помолчала. — А если бы муж мне сказал: «Люблю другую и не могу с тобой жить» — не стала б навязывать себя. Признаюсь вам по-женски; еще до Васи, в девичестве, я была тайно и довольно долго влюблена в своего начальника — закоренелого холостяка. Как-то в обеденный перерыв, когда все ушли, он подходит: «Мне кажется, мы достаточно хорошо относимся друг к другу, чтобы соединить наши жизни». Я онемела. До этого — ни встреч, ни знаков внимания. Ничего. «Ответ мне дадите завтра». И ушел. А назавтра, в перерыв же, положил передо мной золотые часы. «Что это значит?»— спрашиваю. «Подарок к свадьбе. Так принято». Понимаете, все уже за меня решил, осчастливил предложением… «Но я отказываю вам», — сказала я.
…Леокадия во все глава глядит на Валентину Ивановну.
— Раз: мы уж об этом начали, — возвратилась к разговору Чаругина, — знаете, как скверно складывается жизнь у Аллочки? Ведь умница. Химик «божьей милостью». Ее данные можно не проверять; точность и быстрота анализов удивительны; редкостная способность к обобщениям. Только б радоваться такому работнику. А я, глядя на нее, горюю. Чувствуется в ней какое-то духовное угнетение, словно бы потеряла себя.
Валентина Ивановна плавно повернула руль, обходя грузовую машину. В стороне, по проселочной стежке, проковылял утиный выводок.
— Видно, очень у них дома не ладится. И вроде бы неплохой Мигун, а вот поди — нет там взаимного уважения. А без этого невозможно людям жить вместе. Без любви — можно. Я знаю в городе одну семью… Он — главврач больницы…
Леокадия похолодела. Сейчас Чаругина скажет что-то непоправимое. «Не надо, не надо!»
— Да вы, наверно, помните, он был у Альзиных на новогоднем вечере? Не думаю, что у них в семье любовь… Иногда даже удивлялось: что их соединяет? Значит, можно и так?