Они степью пошли к городу. У горизонта маячили одинокие стога, текли отары овец. Опоры высоковольтных передач уходили вдаль. На одной из опор, нахохлившись, сидел кобчик.
Гудел теплоход, просился в шлюзовые ворота. Замерли, будто прислушиваясь, не пахнет ли ветер, клубки перекати-поля, похожие на выводки ежей.
Анатолий держался непринужденно, не пытался ухаживать, и Вера мысленно отругала себя, что дурно подумала о нем вначале.
— Если быть с вами совершенно откровенным — я мечтаю учиться живописи, — доверительно признался он. — Но и для этого, кроме способностей, нужен трудовой стаж… Да и висеть на шее у родителей — небольшая радость.
«Так он художник!» — Вера с интересом поглядела на спутника. У него длинные, тонкие пальцы, маленькие уши. Лешка непременно сказала бы: «Хитрый, потому и прижаты к голове». Ох, уж эта Лешкина проницательность! Выражение глаз, улыбка у Анатолия простодушные. И правда, во всем его облике есть что-то от художника. Даже в той небрежности, с какой повязан галстук, проступает изящество.
Анатолий, словно почувствовав, что может быть еще откровеннее, заговорил восторженно:
— Вы знаете, любовь к искусству во мне сильнее всего! Я понимаю, вам может показаться это болтовней, красивой фразой, но я говорю искренне! Если бы мне оторвало три пальца на руке, — он поднял правую руку, словно с готовностью отдавал пальцы, — я бы держал карандаш двумя пальцами и все равно был бы счастлив… Лишусь правой руки — научусь рисовать левой…
Его преданность любимому делу пришлась Вере по душе. Никогда в жизни ей не приходилось встречаться вот так близко ни с одним писателем, артистом или художником. Да она их до сих пор и не воспринимала как живых людей, с которыми ей, неинтересной девчонке, можно было бы разговаривать, идти рядом…
Путь преградила неширокая канава. Анатолий предупредительно подал руку. «Он совсем не похож на всех остальных, — подумала она. И вдруг к ней пришли успокоение, легкость: — Хорошо, что я буду на строительстве комбината…»
Под окном Юрасовых раздался разбойничий посвист. Лешка высунулась из окна второго этажа, крикнула:
— Ай гоу![1] — и выскочила во двор.
Почти вся футбольная команда шестиклассников «Торпедо» были в сборе. Появление центра нападения — Лешки — в синих лыжным штанах, желтой майке, послужило сигналом к началу матча. К воротам, двум кирпичам на земле, уже подбегал вратарь — брат Лешки шестиклассник Севка.
В доме Юрасовых началось утро. Мать, Клавдия Ивановна, надев фартук, засучив рукава на сильных, проворных руках, хлопотала у печки. Отец, Алексей Павлович, высокий, со впалыми щеками, стоя у окна, растирал полотенцем сутулую спину. Поглядывая, как мечется по двору разгоряченная дочка, думал сердито: «Лучшего занятия не могла найти. Скоро боксом займется. — Но тут же успокоил себя: — Хотя, может быть, и к лучшему, что она не барышня».
Странно складывались Лешкины интересы. В двенадцать лет она мечтала о синем свитере с оленями на груди и о живом скакуне. Любила играть в снежки, бегать на коньках, воинственные песни предпочитала лирическим, а в прошлом году перестала здороваться с соседкой Агнией, потому что та подкрашивала щеки.
Когда при рождении дочери Юрасов дал ей имя Леокадия, то втайне мечтал, что она станет знаменитой актрисой и прославит его.
Вскоре началась Великая Отечественная война. Жена с дочерью эвакуировались на Урал. Алексей Павлович был оставлен в районе партизанить.
Да, дочка его полна неожиданностей. Алексей Павлович был уверен, что после школы Леокадия станет держать экзамен в вуз, — ему так хотелось, чтобы она получила высшее образование, которое сам он не смог получить. Но дочь затвердила одно: «Пойду на стройку!»— «Чернорабочей? Для этого я тридцать лет гнул спину?» — пытался урезонить он. А мать причитала в лад: «Куда ж тебе с твоим здоровьем кирпичи таскать?» Но она отмела все доводы: «Во-первых, чернорабочих сейчас нет». Будто это главный предмет спора! «Во-вторых, я овладею хорошей строительной профессией и поступлю на факультет градостроительства. А насчет здоровья… — Девчонка подошла к стене и, сделав стойку на руках, сказала: — Чемпион школы по гимнастике!»
Это было уж слишком! «Не устраивай цирк!» — прикрикнул он тогда, а она, быстро став на ноги, сказала: «Папунь! Понимаешь, я вам буду помотать. Вы всё считаете меня ребенком, а я уже взрослая. И сама должна решать свою судьбу. Ты же, помнишь, говорил: „Плох кузнец, который боится искры“. Верно?»