Но однажды Вера сорвалась.
Она проходила заводским двором и повстречалась с Зинкой-Кармен, какой-то обрюзгшей, с нездоровыми отеками под глазами.
— Наше с кисточкой матери-одиночке! — хриплым голосом насмешливо бросила Чичкина, недобро посмотрев рысьими глазами.
— Здравствуй, — сдержанно ответила Вера, проходя мимо.
Зинка, подмигнув Хорьку, выгружавшему неподалеку кирпич из машины, запела громко:
Вера резко повернулась, подошла к Зинке, гневно сказала:
— Ты… ты… Для тебя нет ничего святого на свете!
Зинка, отступив на шаг и подперев кулаками бока, завизжала:
— Может, вдаришь? Подумаешь, святая нашлась! Шипит… Знаем мы святость твою…
— Грязью забросаешь? — с укором спросила Вера, и столько боли послышалось в этих словах, что Чичкина пробурчала:
— Уж и пошутить нельзя с паразитами сознательными.
Через несколько дней после этого случая на комбинат приехал корреспондент центральной газеты — большой, грузный, с седеющей шевелюрой. Спросил в партбюро, о ком бы из молодых рабочих написать очерк. Ему назвали Аркушину, рассказали о том, как нелегко далась ей профессия, о ее общественной работе. Корреспондент загорелся — вот то, что надо! Но из разговора с Верой у него ничего не получилось. Она отмалчивалась, отвечала односложно, просила написать не о ней, а о Наде Свирь или Стасике Панарине, лучше же всего о Леокадии Юрасовой. Или вот есть замечательный бульдозерист Потап Лобунец — по две нормы выполняет.
После работы Вера улизнула от корреспондента и, взяв в яслях Иришку, пошла отсиживаться к Лешке, чтобы очеркист, чего доброго, не застал ее дома.
Но, несмотря на все эти ухищрения, очерк в газете появился. В нем описывались и поездка на практику, и Химичка, и история с семьей Зубавиных, и многое такое, от чего Вера, читая, морщилась, как от зубной боли, думала с тревогой, как будет она теперь смотреть в глаза товарищам — ведь на смех поднимут! Корреспондент называл ее волоокой, статной, женственной, приписывал ей слова, которых она не произносила, и даже поместил ее портрет. И уж, конечно, Вера не могла предположить, что появление этой статьи приведет к ней Иржанова, маму, что она получит множество писем от совсем незнакомых ей людей.
Писали из Архангельска, Иркутска, из воинских частей, малоизвестных поселков. Из всего этого потока писем одно — от молодого учителя кубанской станицы — особенно растревожило Веру. Оно не походило на письма, предлагавшие заочное знакомство и переписку.
Учитель рассказывал о своей нелегко сложившейся жизни, о детдоме, где воспитывался, о том, как в трудное время пришли к нему на помощь товарищи. Написанное в дружеском тоне, без навязчивой участия, письмо тем не менее было сердечно и как-то по-хорошему участливо.
Одно место в нем Вера перечитывала несколько раз:
«В поисках личного счастья мы подчас слишком доверчиво впускаем к себе в душу плохих людей и потом горько сетуем. Наверное самое тяжелое в жизни — обманываться в человеке. К этому нельзя привыкнуть. Это всегда нестерпимо больно…»
Он желал ей добра, сил, радостей, но не ждал ответа.
На конверте был обратный адрес, и Вера подумала, что на такое письмо хорошо бы ответить…
Иржанов прочитал очерк на улице, у газетной витрины.
Верочка глядела на него с листа большими доверчивыми глазами.
Интересно, любит ли она его еще?.. Ведь первое чувство стойко. Кто-то из поэтов сказал: «Я виноват. Но вся моя вина покажет, как любовь твоя верна…»
Значит, все-таки родила. У него дочь. Это звучало дико. Хотя почему бы и нет? Поехать к ней?
Вера — специалист высокой квалификации. Всеми уважаемый человек. Вот пишут, квартиру получила, готовится на заочный химфак университета. Оказалась стойкой.
На поверку вышло, что она ему больше нужна, чем он ей.
Особенно сейчас…
Под родительским кровом ему далеко не сладко. Вчера слышал, как отец говорил матери в соседней комнате:
— Засиженное яйцо — болтун, занянченный сынок — шатун…
Афоризмами забавляется. Недоволен, что он часто меняет работу; был учетчикам на автобазе, пробовал работать учеником в типографии. Все не то! Он способен на большее — дайте только срок. Собственно нужен ли ему этот пресловутый рабочий стаж? Да и вообще институт? Может быть, лучше самому развивать свои способности художника? Мало ли известных самоучек знает история?