Она хотела запретить, но раздумала, только скупо сказала:
— Говори.
И тоже села за стол, напротив Анатолия, сцепив на скатерти пальцы, смотрела на него спокойно.
Одет, как всегда, со вкусом. Костюм цвета мокрого песка, бордовый галстук.
Анатолий, выигрывая время, приложил платок к губам. Нет, она была какой-то другой, совсем чужой, и это сковывало его.
Иржанов заговорил о себе, о своих неудачах. Выходило так, что он даже страдал, мучался разлукой, но не решался подать о себе весть, сознавая свою вину перед ней и не рассчитывая на снисхождение. Да, он поступил некрасиво. Но не потому, что злой и вконец испорченный человек. Может быть, и на этот раз его подвела художественность натуры…
Вера продолжала внимательно смотреть на Иржанова, не опуская глаз. Думала с горечью и недоумением: «Как могла я верить ему?! Ведь он только о себе, только о себе… Даже не подошел к кровати дочери».
— Ты, может быть, посмотришь на Ирину? — холодно спросила она.
— Да, да, — засуетился, вставая, Иржанов.
— «У нее в метрике нет отца, — снова царапнула Веру мысль. — Неужели взрослой она осудит меня?»
Девочка во сне старательно жевала соску. Возле ее правого уха темнела родинка. На том же месте, что и у него.
У Анатолия внутри что-то затеплилось. Пожалуй, он готов зарегистрировать этот брак. Там, конечно, будет видно, подходят ли они друг другу. На два-три месяца можно подбросить Иришку деду и бабке. Они размякнут. Правда, первое время Вере придется работать за двоих, пока он станет на ноги. Можно будет начать большую картину. И что-нибудь для клуба…
Иржанов возвратился к столу, сел.
— Ты хочешь, чтобы мы зарегистрировались? — словно решившись на самоотверженный поступок, спросил он.
У Веры гневно дрогнули ноздри. Она хочет! Она!.. Он готов облагодетельствовать ее. Нет, жизни не будет — ни опоры, ни доверия. Ей противно сейчас было в нем все: холеное лицо, аккуратный зачес, тяжелый, как у маминого Жоржа, подбородок.
— Вот что, — глухо сказала Вера, поднимаясь, и губы у нее сразу побелели, — будем честны: я тебя не только не люблю, но даже не уважаю.
Иржанов встал.
— Ну, Верочка, ты слишком строга ко мне, — еще на что-то надеясь, жалобно сказал он. — Ну, я оступился. Это может случиться с каждым. Что же, нельзя человеку протянуть руку? Тем более что я люблю тебя, как никогда никого не любил.
Анатолию и самому сейчас казалось, что это все так. Но она-то теперь ясно чувствовала фальшь. Он говорил ей тогда, — ох, да как же это было давно! — что полюбил с первого взгляда и навечно, что до встречи с ней ему казалось, мол, богаче человек увлекающийся, но теперь он понял — в одной любви может быть найдено все. Он при девчатах в общежитии — пытался, стоя на коленях, шнуровать ей туфли, хотя она противилась этому. А через полчаса приставал к Анжеле…
Жалкий человек! Обкрадывал себя и будет обкрадывать всю жизнь. Никогда не узнает настоящего счастья, потому что не способен на верность, цельность чувств, занят только собой.
Вера сдвинула неровные светлые брови.
— Все это я уже слышала. От забот о дочери я тебя освобождаю. Прокормлю ее сама. А ты — уходи.
Она подошла к Иришке, положила руку на спинку кровати, словно вбирала силы, которые могли вот-вот иссякнуть. Стояла так до тех пор, пока за Иржановым не захлопнулась дверь.
Мама приехала на следующий день. Расплакалась еще на пороге. И сразу стало видно, что очень постарела. А позже Вера разглядела и предательские корочки на локтях, и дряблые складки шеи. «Вот, мамка, и весь твой бабий век», — с грустью подумала она.
Вера, конечно, писала в свое время матери о рождении ребенка, но тогда Ирине Михайловне было не до нее: грубо развязывался семейный узел. Жорж нашел себе в Кемерово молодую жену, а Ирину Михайловну бесцеремонно выгнал из дому.
Вера, узнав об этом, дала телеграмму: «Приезжай немедленно!», но ответа не получила.
— Кто бы мог подумать, что он такой негодяй? — страдальчески говорила сейчас Ирина Михайловна, и ее глаза молили о сочувствии.
Вера не стала вдаваться в воспоминания об отчиме: зачем растравлять рану?
Ирина Михайловна пришла в восторг от Иришки. Особенно растрогало, что внучка названа ее именем. Она даже нашла, что девочка похожа на нее.
— Ты знаешь, носик наш, аркушинский… Девушки со вздернутыми носиками в жизни не пропадают!
А вечером, сидя за столом, недоуменно думала, как прихотливы превратности судьбы: она бросила дочь, а та приютила ее. Она подкармливала этого мерзавца Жоржа, а Верочка стала ее кормилицей.