— Скоро дадите? — иронически спросил он.
— Постараемся поскорей, — принимая вызов, ответила дочь. — Вот еще год поработаю у аппарата, приоденусь получше, подготовлюсь имеете с Верчиком и поступлю на химфак.
— Ну, если с Верчиком, — Алексей Павлович иронически приподнял бровь.
Он осуждал Верино материнство, боялся дурного примера для дочери.
— Сомнительная последовательность: сначала родить ребенка… — Кадык на его тонкой шее запрыгал, жена делала Алексею Павловичу знаки, прося остановиться, показывая глазами на прислушивающегося Севку, но Юрасов ничего не видел или не хотел видеть.
Лешка покраснела от возмущения:
— Ты напрасно к ней так несправедливо относишься. И потом она — мой друг. Если хочешь знать, она герой. Да, да. И я ее очень уважаю. И… и… даже завидую, что у нее Иришка, а она…
— Что-о?.. — грозно переспросил отец, и впадины на его щеках обозначились резче.
— Нет, я не так сказала, — смутилась Лешка. — Но она все выносит стойко и мужественно…
— На том и остановимся, — пресек разговор Алексей Павлович и стал еще сосредоточеннее нанизывать горошины на вилку.
Только к концу обеда он сказал:
— Леокадия, не забывай: добрая молва о человеке — великое дело.
Однако и здесь Лешка не сдала позиций, но сделала это деликатно.
— Я понимаю, папа, — мягко сказала она, — о Вере молва самая хорошая…
Панарин и Лобунец вышли из общежития в половине седьмого. На Станиславе щегольски отглаженный темно-серый с красным «глазком» костюм. «Только платочка в кармане пиджака не хватает», — ухмыльнулся Потап. Сам он одет по-спортивному. Правда, в шкафу у него висит недавно купленный роскошный макинтош, но он еще стесняется носить его: «На праздник как-нибудь надену».
Пятиморцы у своих домов играли в лото и домино. Женщины, сидя на низеньких скамейках, грызли семечки. Строили игрушечные химкомбинаты дети. Во дворах крякали утки. Возле сараев висели на веревках освежеванные зайцы. Красновато-желтые листья деревьев походили на перезревшие груши.
На стадионе шел футбольный матч — химики сражались со строителями.
Потап, славившийся «пушечным ударом», не устоял и потянул друга зайти, поглядеть хоть одним глазом, как идет игра, Зрители стояли вокруг поля неровной стеной. Самые догадливые принесли с собой чурбаки, сидели на них. Только что прошел дождь, из-за стен комбината ракетой взмыла в небо красавица радуга.
Болельщики кричали:
— Вратаря — на парафин! Дырка!
— За такую игру с работы снимать надо!
— Пятки отдавишь!
Рыча, требовали:
— Дудкин, умри на поле! Отстегни ногу!
Подбадривали долговязого парня:
— Тетя Клаша, бей по воротам!
И, когда он мазал, ехидно замечали:
— Техника задавила!
Стась потянул Потапа:
— Пойдем, неудобно опаздывать. Девчата ждут.
Лобунец многозначительно гмыкнул — знает он этих девчат. Небось, рыжая Алка там.
По дороге Панарин купил магарыч — две бутылки вина — и просил Потапа спрятать их в недрах великолепных брюк. Недра действительно оказались глубокими: бутылки исчезли в них бесследно.
Когда пришли к Юрасовым, там уже были Надя, Анжела и Алла. Звонарева сегодня тщательно расчесала волосы, приоделась и даже подкрасила губы.
Отец и мать Юрасовы ушли в кино, Севка — на футбол, и квартира оказалась в полном распоряжении гостей.
Лешка приготовила сюрприз. Она достала у соседей магнитофон и теперь, усадив всех на диван, объявила:
— Запись-концерт! Приветственная ода. Речь Цицерона нашего времени. Пение дуэтом. Соло на гитаре. — И включила магнитофон. Ее измененный голос произнес скороговоркой:
— Слава тебе, о Панарин, со щитом возвратившийся с битвы! Пример твой похвальный пусть честно умножат соратники наши…
Алла Звонарева посмотрела на Стася с нежностью. Или это показалось?
Чей-то басок произнес из магнитофона:
— И, как сказал несравненный Ломоносов, «широко простирает химия руки свои в дела человеческие». А Менделеев добавил: «Посев научный взойдет для жатвы народной».
Первой узнала голос Анжела.
— Это Вера! — воскликнула она изобличительно.
— Не может быть! — не поверила Надя.
Она сидела на диване около Потапа и все старалась отодвинуться от него.
— Точно, Вера, — подтвердил Лобунец и придвинулся ближе к Наде.