По узкому проходу актового зала почти пробежала пахнущая морозам Зоя, в темной шапочке, усыпанной снегом. Зоя держала перед собой огромный букет чайных роз. Получив этот неожиданный подарок, пианист так растерялся, что только сумел сказать:
— Разрешите, я сыграю «Баркаролу» Чайковского?
Это, наверное, была его любимая вещь.
Часам к десяти, когда стали расходиться, Багрянцев протиснулся к Лешке:
— Давайте… Пойдемте к реке. Ненадолго…
— Сейчас? — поражению спросила Лешка.
Действительно, зимой вечером идти… к реке? Но в голосе и взгляде Игоря Сергеевича было столько смущенной надежды, боязни услышать отказ, самолюбивой готовности немедленно уйти, получим его, что она не смогла, просто не смогла отказать в этой странной просьбе.
Они молча шли заснеженной улицей, еще переполненные музыкой. Она сопровождала их, звучала в них, делала все вокруг каким то особенным — чистым, ликующим, радостным.
Как хорошо, что он молчит! Сейчас нельзя произносить ни слова. Это все разрушит. Они идут, немного отстранясь друг от друга, охваченные волнением этого необыкновенного вечера, останавливаются у скованной льдом реки. Противоположного берега не видно; серебристо-белая равнина уходит куда-то вдаль, сродни тому юному морю с бесстрашным утлым суденышком, которое провожала она глазами когда-то давным-давно, стоя на плотине Пятиморска.
Как хорошо, что они пришли сейчас именно сюда. Как Игорь Сергеевич мог знать, что надо прийти именно сюда? И музыка все еще слышна. Такая музыка была на корабле, плывущем за гриновской девушкой.
— Как море… — сказала Лешка, глядя перед собой широко раскрытыми глазами.
Он ничуть не удивился.
— Правда. Бескрайнее. А вон, видите, алые паруса?
Ну подумать только: он тоже увидел именно то море, догадался, что это оно.
— Да, паруса, — прошептала она и, словно очнувшись от сна, весело рассмеялась. — Вот мы фантазеры! Ну, прямо лунатики какие-то.
Почувствовала, что замерзла.
— Побежали!
И первая пустилась стремглав вверх, в гору. Запыхавшись, остановилась над обрывом, чувствуя за спиной у себя, совсем рядом. Багрянцева.
— У вас карман есть? — озадачил он Лешку вопросом.
— Аж три…
— Подставляйте-ка один.
Сгорая от любопытства, Лешка, даже не спросив зачем, оттопырила карман пальто. Он что-то положил туда.
— Что это?
— Дома посмотрите…
— Нет, нет, я не хочу — что это?
И радостно, удивленно воскликнула:
— Апельсин?!
Это было такое же чудо, как море, и Ассоль.
Павел Громаков тоже принес домой апельсин. Сынишка Алик уже спал, а белокурая жена Аня что-то кроила на столе. Она сразу почувствовала, что муж не в духе, но в чем дело, расспрашивать не стала — это всегда лучше сделать после того, как накормишь человека. К подобной нехитрой мудрости ее привел даже небольшой опыт семейной жизни.
И правда, съев две тарелки борща и запеканку («вот беда мне с тобой: кормлю, кормлю, а никак не поправлю»), Павел снял гимнастерку и, оставшись в майке, произнес странную фразу:
— Человек ли я, Анночка?
Она с удивлением подняла на мужа преданные глаза. Сам все скажет.
Павел рассказал историю с заметкой в стенгазете и оскорбительной припиской.
— Я тебе раньше не говорил, чтобы не расстраивать… А сегодня узнал: Кодинец это сделал. Он не видел меня и похвалялся другу своему со второго курса.
Аню словно жаром обожгло от обиды за Павлика. Кто лучше ее знает, какой он человек? Разве он расскажет в университете, что, спасая город, совсем недавно, солдатом, обезвреживал зловеще притаившиеся мины фашистского склада? Или спросили бы у нее, чего стоило Павлику поступить в университет? Даже она не верила, что он выдержит экзамены. А сейчас: ну что ее зарплата — она работает контролером в сберкассе. И Павлик подрабатывает грузчиком, никакого труда не гнушается.
Аня с нежностью посмотрела на худые, мускулистые руки мужа. Если он не человек, то кто тогда человек?
— И ты не проучил его? — с гневом спросила она, сжав кулачок. — Я б его знаешь как!
Эта воинственность не вязалась с нежным обликом Ани.
Павлик притянул ее к себе, уткнувшись носом в ровный пробор волос, вдохнул их знакомый запах: «Как всегда, принимает близко к сердцу все что касается меня. Даже Алику напевает перед сном: „Спи, не то, как встану, позову декана, будешь тогда химию сдавать“. Любонька моя. Какое это счастье вот так чувствовать тебя рядом, торопиться домой, зная, что ты ждешь… Какая б жизнь была без тебя?»
— Неужели ты смолчал? — допытывалась Аня.