— У меня сегодня любопытный разговор был с Прозоровской, когда мы выходили из университета.
Коротко подстриженные, темные волосы Саши спадают почти на очки.
— Какой разговор? — вежливо осведомляется Лешка, хотя ей сейчас совсем не до этого, мысли заняты иным.
— Да, понимаешь, она заявила, что ей все наше поколение не нравится. И еще: что ей нужен муж, который освободит ее от материальных забот.
— Ну и что ты ответила? — затаив дыхание, уставилась Лешка на подругу, словно боясь услышать не то, что хотела.
Саша, не снимая очков, протерла их стекла пальцем.
— Я сказала: рассуждения эти — беспросветная гниль.
— Правильно! — с облегчением вздохнула Лешка. — Ты понимаешь, она запущена в смысле воспитания, а политически — отсталая.
— Ничего подобного! У нее уже сложилось свое мировоззрение! — не соглашаясь, воскликнула Саша. — Говорит:. «Зачем честность и чистота, если в жизни они только помеха? Я не слепая…»
Я ей доказываю: «Нет, ты слепая! Не видишь, какая борьба за правду идет… Людей невинных реабилитировали… Честно ошибки исправляем. С ложью, жадностью боремся… Разве мы, наше поколение, потерпим несправедливость? А такие взгляды, как твои, не к лицу комсомолке».
Она, видно, перепугалась и на попятную: «Это я, говорит, нарочно. Тебя испытать…»
— Хороши испытания! — возмущается Лешка. — Подожди, радио включу, что там на белом свете делается?
Передавали последние известия. В США к власти пришел Кеннеди. Мы возвратили США сбитых летчиков, американцы обещали прекратить полеты. Вроде бы потепление.
— А Чарли уехал, — посетовала Лешка, — вот бесноватые, поторопились человека отозвать.
Саше что-то не работается. От отца, наконец, пришло письмо — родился сын. Ну, сколько папа получает, работая сцепщиком вагонов? Во время зимних каникул надо подработать в ремонтных мастерских и послать ему посылочку. Саша заходила в мастерские. Им нужны токари не очень высокой квалификации, а в выпускном классе она уже прилично работала на станке. Да и Паша ее никуда не уезжает.
— Лё, ты на каникулах что будешь делать? — спрашивает она подругу.
— Домой поеду, — говорит Лешка. — Айда к нам? Папа и мама знаешь как обрадуются.
— Ну что ты, — говорит Саша и решительно подсовывает ватку под наушники, — только меня там и недоставало. У меня другие планы…
Багрянцев на ходу впрыгнул в троллейбус. Дверь торопливо стиснула его, Игорь Сергеевич освободился от ее створок и прошел вперед. Он настолько хорошо знал свой город, что сейчас по мелькающим фундаментам домов мог безошибочно определить, где они проезжают: Пионердворец, потом магазин… а это Дом книги…
Правильно ли он сделал, не поставив четверку Красной Шапочке? Ведь мог бы… Нет, правильно! Она умница и все поймет. Дело ведь не в отметке. Ему когда-то Тураев поставил пятерку, хотя ответ свой он начал с признания, что в одном из разделов так и не разобрался.
У Юрасовой живой, восприимчивый ум… Но она должна знать: университет требует полной отдачи сил.
Мысль возвратилась к недавним экзаменам. Лентяй Кодинец думал выехать на карандашах, сам же — ни бум-бум. Мастер «цельно-стянутых» работ. Ну, какой смысл держать посредственных ленивцев в университете, тащить их за уши? Их надо сначала на заводе научить уважать труд; сбить шелуху наглости, свойственную бездельникам.
Прозоровская была озабочена одним — выплыть! Память у нее завидная, душу же в учение она совсем не вкладывает. Ясно, что на химфаке оказалась случайно и диплом ей понадобится только как дополнение к приданому. Обучить бы ее ремеслу… Конечно, тройка Прозоровской имеет цену много меньшую, чем тройка Юрасовой.
Вот Павел Громаков — это стоящий парень. Кремневый. На первом и втором курсах ему придется трудновато. А к третьему — наберет высоту и многих оставит позади себя. Упорный, любознательный. Как хорошо выступил он на недавнем партийном собрании… Никаких словесных побрякушек.
Отвечал он сегодня туговато, но чувствовалось, что фундамент складывает прочный.
И Саша Захарова — молодчина. Сейчас, правда, многое воспринимает по-школярски, но трудолюбие, желание стать химиком возьмут свое.
Багрянцев вспомнил свои студенческие годы… Чуть ли не круглые сутки проводил в лабораториях. Гнутов похваливал, но и только… А наставником, подлинным наставником, был Тураев.
Они вечно околачивались то в доме у него, то ждали на улице, чтобы «случайно» пройти рядом хотя бы квартал вместе.
Вся жизнь Тураева, склад его характера, манера держать себя непринужденно и с достоинством, даже одежда, нравилась им. Они охотно приглашали его на свои комсомольские собрания, любили его острые, предельно честные выступления. Без приседания, как перед, детьми, без высокомерия маститого. В Николае Федоровиче всегда чувствовалось уважение к личности и достоинству человека, даже если этот человек еще очень молод и несмышлен.