— Хватит дуться… Пошли в библиотеку.
Лешка строптиво подергивала бровями, но согласилась.
И правильно, чрезмерная обидчивость не украшает человека.
После этого, познав горечь раздора, они стали и вовсе неразлучны, а Лешка убавила командирский тон.
«…Кажется, оладья подгорела!»
В кухню заглянул невысокий чернявый парень, похожий на цыганенка. Светлую фуражку он держал в руках. Волосы у него, как синеватая стружка.
— Вы не скажете, где живет Юрасова? — спросил парень.
Саша сразу догадалась — Виктор. Она выключила электроплитку, подхватила тарелку с оладьями и со словами: «Пойдемте к нам в комнату. Я сейчас разыщу Лешку», — повела Виктора коридором. Походка у Саши быстрая, немного враскачку.
Лешку она обнаружила в пустынном красном уголке за учебником. «Салон для чтения» комендантша заперла, объявив, что будет чинить ванну. Устыдилась, наверно.
Когда Саша появилась в красном уголке, Лешка как раз думала о Викторе. Разве плохо она относилась к нему? Всеми силами хотела помочь. Знала — это долг ее. Но ведь не всякий долг — непременно любовь. И все же это было светлое чувство.
— На цыганенка похож? — встрепенулась она, услышав рассказ Саши.
— Да, глазищи такие черные… Сидит у нас в комнате — дымит. Я перед ним оладьи поставила…
Вбежать сейчас в комнату и, не стесняясь Саши, обнять, поцеловать Виктора. И все возвратится.
Она тяжело вздохнула. Нет, ничего не возвратится.
— Пойдем, Сашуня…
Но Саша по дороге исчезла, и, когда Лешка вошла в свою комнату, там у стола в пальто сидел один Виктор.
— Здравствуй! — как могла проще сказала Лешка и протянула руку. — Ты давно приехал? Раздевайся. А у нас послезавтра первый весенний экзамен. Я аж почернела, так готовлюсь.
Он хмуро посмотрел: и правда похудела, осунулась, глаза усталые, недосыпает, что ли?
— Ничего, я ненадолго… Сегодня приехал…
Он глотнул слюну, жестко сказал:
— Видел тебя днем с этим… ассистентом.
Лешка сначала не поняла, потом расхохоталась, села на табурет:
— Да это Кодинец! Шалопай из нашей группы. Мы его на комитет вызывали. Пригрозили выгнать из университета, как бездельника. Представляешь, до чего додумался: берет у прокатной станции легковую машину и рыщет по городу в поисках пассажиров. Ну, дали ж мы ему за такой «заработок!» Саша говорит: «А в кочегарке тебе что — аристократическое происхождение не позволяет работать?»
Виктор слушал с сияющим лицом. Фу-у, гора с плеч. А ему-то померещилось!
Лешка продолжала так, будто они только вчера расстались и она все это не успела ему досказать:
— Так ты представляешь, Кодинец сам перешел в наступление: «Вы, говорит, не воспитываете меня, а издеваетесь… Кто мне сегодня в портфель сунул кусок черного хлеба?»
Тут я не выдержала: «Я, говорю, чтобы ты знал цену хлебу…» А Багрянцев улыбнулся: «Нужное знание».
«И все же это мне чужое, — с горечью думает Виктор, — а она живет этим. Но надо задать самый трудный вопрос».
— А ты… Багрянцева… любишь? — совсем неожиданно для Лешки выдавил он из себя.
Она вспыхнула, тихо произнесла:
— Да что ты?!
Пальцы ее трепетно пробежали по скатерти на столе.
Но он-то, он-то видит и знает. До хруста сжал ее руку:
— Отличницей хочешь стать, вот для чего тебе ассистенты-аспиранты понадобились.
И, уже не в состоянии сдержать гнев, выкрикнул:
— Шкура!
Она выдернула руку, встала. Вот как он заговорил! Если до этого и была к нему жалость, сейчас все отлетело прочь.
— Я тебя не боюсь… Ни звериных повадок твоих, ни оскорблений…
Он спохватился. Что сказал? Что наделал? Ведь хотел по-хорошему…
Рука его бессильно упала на колено. На руке знакомая татуировка: бубновый туз, водочная бутылка, женщина. И нравоучительная надпись, которая всегда смешила Лешку: «Это нас губит».
— Ты прости… Я не знаю, что со мной… Это во мне Шеремет говорил…
Она сердцем поняла, как ему сейчас тяжело, как трудно было сделать это признание, и тоже смягчилась:
— Я, Витя, хочу уважать тебя, не вспоминать плохо…
— Вспоминать? — он поднял глаза, в них была боль.
— Знаешь. Витя, очень мы разные люди.
Посмотрела прямо в глаза.
— Ну, совсем…
— Разве это плохо? — как-то вяло, уже ни на что не надеясь, спросил он и отвел глаза — не мог больше смотреть в беспощадную глубину.
— Я не так сказала — несовместимо разные… Я очень хочу тебе добра, готова для тебя на многое… Но того, что на всю жизнь… единственного… нет. Я путано говорю?