И правда, ветер заметно крепчал, относя белесую хмарь. Меж каменных теснин залива напор, как в трубе. А течение сбавляло на целый узел и без того ничтожную скорость транспортных средств. Близ материкового берега приливо-отливное течение было встречным.
— Боцман! — закричал Выра. — Шашку за борт!
Старшина второй статьи Осотин был единственным представителем прежнего экипажа. Рявкнув на бегу: «Есть!», он разбил капсюль на железной бочке. Всплыв за кормой, бочка фыркнула густой серой струей. А середина залива клокотала. Не успевая опадать, снарядные всплески стояли поперек вроде частокола. Артиллерийский термин «всплеск» неудачен и хил. У русских поморов есть более подходящее слово «взводень» — грозный вал в клокоте пены. В этом слове тугая сила спущенного бойка и вместе с тем «водяной» корень. Такие вот взводни, поднимаясь из пучины с утробным рокотом, нависали раскидисто, и, казалось, море, содрогаясь, седело от ужаса.
Канонада неожиданно прекратилась, и в благостной тишине, плетью по нервам, хлестнул доклад сигнальщика:
— Справа восемьдесят! Пятнадцать! «Фоккевульфы»!
На момент у Выры мелькнуло сомнение. Над нашим берегом могли летать «харрикейны», на которые пересела с «ишаков» авиация нашего флота. Но «угол места» — пятнадцать градусов — означал, что они шли низко, на бреющем. Нашим самолетам такая высота ни к чему. Для прикрытия она не годится. Следовательно, сигнальщик не ошибся. Так атаковали «фоккёра», поскольку штурмовиков специальной постройки у врага не было.
Из орудийных стволов вырвалось отрывистое пламя, оглушительные плевки. В бой вступили другие катера и все вместе послали навстречу восемь сходящихся трасс, бледно-малиновый фейерверк.
А самолеты на глазах нарастали. Над каждым пропеллером блестел стеклянный пузырь кабины. В пушечном лае пошла вторая огневая завеса, но и она не заставила «фоккеров» отвернуть. Кромки их крыльев окрысились вспышками. И лейтенант Выра тотчас ощутил, как нарушился темп орудийной пальбы, как зачастил с перебоями. Трудно целиться, когда видишь, как мчится, приближаясь, огненный ливневой косохлест. «Малый охотник» Выры перестал охранять других и сам почти не защищался. В распоряжении лейтенанта остался только маневр.
Катер, рванувшись, осел на корму. Выра дал правому и среднему моторам форсаж, левому реверс назад до полного. И ещё скомандовал — положить руль на борт до упора. Накренившись, хлебнув воды палубой, «охотник» совершил немыслимый пируэт. Но катер всё же не балерина. Не мог он обойтись без циркуляции. На транце дыбом встала белая щепа в огненных светлячках. И вроде кто-то упал. А «фоккеры» с натужным ревом мелькнули и скрылись в дыму.
— Лихо, — одобрил комдив. Странно, но он не вмешивался в управление «охотником», проявив сдержанность, редкую среди начальства.
На похвалу Выра не реагировал. Он был недоволен маневром.
— Осмотреться! Пробоины заделать! Раненого перевязать...
— Никак нет, товарищ командир. Все целы...
— А минёр на юте?
— Вот он я! Упал на огонь, чтобы, значит, не разгоралось...
Хлопцы кричали громко, наперебой, и это был хороший признак, обнадёживающий.
Потом отражали новый заход, похожий на первый. Похожий, да не совсем. Комендоры стреляли увереннее. Малиновые трассы осколочных гранат на сей раз скрестились перед головным «фоккером». Тот, словно споткнувшись, канул, и залив отрыгнул грязным гейзером, вздрогнув до грунта. Другие самолеты спасались россыпью от подоспевших «харрикейнов» флота.
Было время прибрать стреляные гильзы и вместе со стволами маленько остыть. Выра понимал: стволам проще. Им что? Нарезные трубы, есть тормоза отката, а нервов нет. Около пушек поднялся галдёж. Орали, как глухие, но никто не слушал. Сорокапятка хоть невелика, а бьет резко, закладывая уши. Впрочем, и слушать было нечего. Ругань не имела особого смысла. Лейтенант не мешал команде спускать пары, однако ёжился. Раз вот тоже так, после боя, от него потребовали разъяснений, почему допускает кабак и вообще есть ли у него волевые качества. Выра не любил, когда на борту начальство, и потому не особенно удивился свирепому взгляду комдива:
— Радиста на мостик! Серия «воздух». Записывайте...
Радиограмма была о том, что авиации флота следует прикрывать конвой, не допуская до него «фоккеров», но выражения оказались такими, что бывалый старшина-радист оторопел, а матросы на палубе притихли, явно прочистив уши.
— Чего остановились? Передать открытым текстом. Подпись — Терский. И непременно получить «квитанцию». Выполняйте.
Но это было ещё не всё.
— Сигнальщик! Чёрт побери. Пишите на дрифтер-бот: «Не дичай, милый, — тулиться некуда!»
— Как это «дичать»? — решился переспросить тот, хлопая шторками прожектора: точка... тире... тире... точка...
— Разводить панику! — охотно пояснил комдив. — Он — поймет.
Сочный диалект поморов многое терял при передаче отрывистой морзянкой, и семафор не смог отрезвить ошалевшего шкипера. Груженное снарядами промысловое судно, выжимая из движка наивозможные обороты, постепенно отрывалось от буксира с баржой. Конвой растянулся. Четыре катера охранения теряли огневое взаимодействие, а связь между ними была допотопная.
Что толку было ругаться? Кто услышит, если радиотелефонной аппаратуры не выделили? Её пока на флоте не хватало, и связь была скорее «потопная». Особенно в сплошном дыму. Конвою теперь угрожал въедливый пульсирующий гул, который нарастал, падая сквозь мглу. Так, под сурдинку, ворчали только моторы пикирующих бомбардировщиков. И силы охранения, вырвавшись к кромке дымзавесы, почти одновременно открыли зенитный огонь. Порознь командиры катеров действовали синхронно. В этом, собственно, и заключалась польза от проведенной накануне штабной игры.
«Юнкерсы» пёрли сквозь вспышки разрывов. Выра ждал отделения бомб, чтобы в последний момент ускользнуть. Теоретически это просто — маневр на контркурсах, хотя в огне, в грохоте, в нарастающем визге сердце сбивается с ритма, всегда кажется, что поздно спохватился и уже ничто не спасет.
Однако в штабной игре всего не предусмотришь. Новый доклад сигнальщика: «Справа шесть „фоккеров”!» — означал, что, спасаясь от бомб, «охотник» неизбежно попадал под пулеметно-пушечный удар штурмующих истребителей. Выра украдкой взглянул на комдива. Тот раздраженно ткнул перстом вверх, но энергичный жест трудно было понять. И вдруг обе группы атакующих самолетов смешали строй.
— Ха! — опустил Терский свой бинокль. — Весьма кстати. Здоровая реакция на радиокритику...
Флотские самолеты разили в упор. Противник бросил на них «мессеры», и всё смешалось растревоженным птичьим базаром. Поди разберись, у кого на крыльях красные звезды, у кого чёрные кресты, кто горит, кто стреляет, где бой на виражах, а где опасный прорыв к транспортным судам. Катера ныряли в дым, выскакивали обратно, огрызаясь пушками и пулеметами, лавировали меж всплесков, которые замирали на миг заиндевелыми кронами, стеклянно вспыхивающими изнутри.
Когда ухнул в воду ещё один истребитель противника, на катере то ли от близкого взрыва, то ли от всеобщего восторга поперхнулись моторы. И лейтенант Выра понял, что этот самолет, как и предыдущий, принят командой на собственный счет. Но можно ли в эдакой завирюхе утверждать это наверняка? И как докажешь? Правда, звездочка с цифрой «два», накрашенная на ходовой рубке, принесла бы уверенность команде, крайне важную для неё. Но претендентов найдется предостаточно. Впрочем, решающим, как всегда, будет слово начальства.
Капитан второго ранга Терский ничего по сему поводу не сказал, хотя успевал следить за перипетиями схватки, отлично различая, кто есть кто, не упускал моменты огневых налетов артиллерии, едко одергивал подчиненных командиров, которые, увлекшись боем, отрывались от охраняемых судов. Дрифтер-бот был повреждён прямым попаданием в машину, потерял ход, но остался на плаву.
— Кормщика облаять малым загибом, — распоряжался комдив. — Вонючей рыбнице заткнуть дыру и взять на буксир.
Кто спорит, разрядка нужна, и смех снимает перенапряжение. Но Терский казался спесивым, и это злило Выру. Лейтенант подчеркнуто держался официальных рамок, а комдив, наоборот, стал ещё разговорчивее и перешел на «ты».