— «Ты будешь первым. Не сядь на мель...»
Песенка жужжала в башке у Максима нахальной мухой, отлетая и снова усаживаясь на темя. Непостижимо как, но её слова до удивления совпадали с событиями последних недель. И гибель транспорта, и подозрения в трусости, и победа в отчаянном единоборстве над вражеской лодкой — всё укладывалось в нехитром боевике времен первой мировой войны. Максим злился, понимая, что это не более чем блажь, случайная игра воображения. Но злись не злись, а уже в следующем походе, после триумфального возвращения в маневренную базу, «амик» Максима встретился также и с мелью, причем в таком месте, где на морской карте были показаны ровные, без перепадов глубины. Молодой гидроакустик, сменщик Захара Тетехина, доложил эхопеленг на подводный объект. Вахтенный офицер, ничтоже сумняшеся, атаковал, а днище вдруг заскрежетало на каменьях. Отделались в общем легко. Пробоин не было. Но антенна гидролокатора с пьезоэлектрическим генератором ультразвука, опущенная под днищем, обломилась. Оглохший тралец нуждался в ремонте. Его включили в состав конвоя, следовавшего в Архангельск, но поставили замыкающим в кольце охранения.
Подводные лодки рыскали волчьей стаей, и четыре транспорта с боезапасом и продовольствием для действующего флота представляли для них лакомый кусок. Атаку ждали в любой момент. Время сочилось по минутам. Капитан-лейтенант Рудых коротал его, мотаясь по мостику с крыла на крыло. Ни прилипшая песенка, ни мысли о событиях недавнего прошлого не мешали командиру быть в готовности к немедленным действиям. Третьи сутки конвой шел ползком, приноравливаясь к неспешным транспортным судам. К постоянной угрозе атаки не привыкнуть. Торпедный удар можно отвести, только лишь упредив. Как это сделать, если акустическая вахта снята, рекордер обесточен, а новый боекомплект ныряющих глубинок «хеджихога» без прицела ничего не стоит? Правда, на тральщике было и другое противолодочное оружие, и традиционные средства наблюдения. Но в октябре дневной свет, коченея, сходил на нет. Снежные заряды застилали обзор. Густая вода, набрякнув шугой, искрилась зеленоватыми зернами, как на экране радара. Светляки вспыхивали под винтами, и каждый корабль конвоя волок за собой предательский мерцающий след. Еще неделя-другая, и Карское море скует и запорошит. Оно станет демилитаризованным. Тральщики сопровождали последний караван, и было важно не допустить потерь до зоны действия нашей авиации.
Максим не подстегивал своих наблюдателей. Меняясь через два часа, боевые вахты глядели по отведенным секторам, как будто мрак мог расступиться в награду за упрямство, за бдительность. А командир корабля не ложился третьи сутки, разгоняя свинцовую дрему английской песенкой. Её маршевый ритм набил оскомину еще за океаном, а по-русски её исполняла на «бис» та миловидная особа, из-за которой они с Вырой имели служебные неприятности. Два первых куплета и бодренький припев Максим запомнил дословно, а концовка начисто ускользала. Скорее всего, там шла речь о борьбе за живучесть. Максим повторял текст снова и снова, надеясь вспомнить третий куплет. Это занятие отвлекало от сна.
— «Терпенья много. Держи на борт. Ясна доро...»
В кромешной тьме справа и спереди по курсу возник светящийся жгут. Максим заметил его раньше сигнальщиков. Подавившись на полуслове, он автоматически скомандовал на руль и включил колокола громкого боя. А световая дорожка разматывалась стремительно. Торпеда шла со скоростью двадцать-двадцать пять метров в секунду наперерез последнему транспорту. В распоряжении у капитан-лейтенанта Рудых оставалось самое большее полминуты, но его замыкающий тральщик находился слишком далеко. Другой корабль охранения, вырвавшись вперед, подставил свой борт и тотчас переломился в огненном венце.
Быстроходный сторожевик из состава морской пограничной охраны внешне напоминал «Торок», только был куда современнее. Он утонул мгновенно. На поверхности могли остаться люди, которых еще можно было спасти, но капитан-лейтенант Рудых уже бомбил море в приблизительной точке выпуска торпеды. Гидравлические удары огромной силы глушили рыбу, и не только её.
Когда в горячке рукопашного боя кто-либо бросается на амбразуру, заслоняя других, он принимает решение сам и для себя. Командир пограничного корабля жертвовал всем экипажем, и приказ его был исполнен без колебаний. Моряки, оставшиеся в живых, заслуживали почестей, а Рудых бомбил, причем по площадям, без особой надежды уничтожить противника. Стоило ему поступить иначе, чисто по-человечески проявляя гуманность к товарищам по оружию, как подводная лодка без помех заняла бы новую позицию для атаки.
После бомбометания спустили на воду катер и обнаружили двоих моряков-пограничников. Один из них скончался еще на катере, другой — в лазарете тральщика. Капитан-лейтенант Рудых донес об этом командиру конвоя и получил приказ оставаться в районе гибели пограничного «эскаэра», продолжая поиск подводной лодки. Первый момент Максиму захотелось переспросить. Неужели флагман не понимал, что тральщик без акустики не в силах обнаружить подводную лодку и тем более уничтожить её? Лестная ссылка на боевой опыт Рудых в полученном семафоре выглядела скорее иронически. Но приказы обсуждению не подлежат.
— Дать квитанцию, — распорядился капитан-лейтенант. «Квитанцией» на флоте называется специальный ответный сигнал, показывающий, что депеша получена, понята и принята к исполнению.
Четыре транспорта с грузом исключительной важности медленно отодвигались в сопровождении оставшихся кораблей охранения. Изумрудные проблески в кильватерных струях сначала поблекли и вовсе растворились в темноте...
Приказы не обсуждаются до тех пор, пока они не отошли в историю. Потом, наоборот, их начинают толковать так и сяк, стараясь извлечь опыт. И вот тут оказывается, что не все приказы поддаются логическому объяснению. Будущим исследователям не всегда слышен звон туго натянутых нервов.
Рудых подумал о том, что командиру конвоя еще трудней. У него теперь осталось только четыре тральщика, по одному на каждый охраняемый транспорт. Максим же, как месяцем раньше в свободном поиске, отвечал только за свой корабль. Сколько уже было боев, и каждый раз ему удавалось подчинять себе обстоятельства. Теперь следовало взвесить шансы противника, который представлялся Максиму зримо и всегда одинаково: лощеный корветтен-капитан с железным крестом, самоуверенный и расчетливый, а обличьем почему-то смахивающий на того ирландца-инструктора, которого Рудых одолел в учебном поединке на «столе атаки». Зримый облик врага помогал Максиму, как в шахматах, анализировать варианты на два-три хода вперед, не попадая в цейтнот. Сейчас он явно играл чёрными, но, черт подери, преимущество у начинающего партию еще не обязательно приводит к мату.
К девяти утра развиднелось, и это обстоятельство Рудых записал на свой счет. Он специально утюжил море на малом ходу прямыми галсами, чтобы вызвать на себя обычную парогазовую торпеду, от которой рассчитывал уклониться внезапным рывком. Но противнику тоже была известна маневренность тральщика и способность развить большую скорость. Максим услышал взрыв уже после того, как его отбросило к ограждению мостика, разбив лицо и обдав ледяным душем из-за борта. Корабль продолжал двигаться по инерции.
— Как же это? — оправдывался контуженный сигнальщик. — Без перископа? Товарищ командир, не было перископа.
— К вам претензий нет, — успокоил Рудых.
А кормы не существовало. Среди искорёженного металла сиротливо, страшно торчали руль и винты, задранные вверх. Остановились вспомогательные механизмы, погас электрический свет. Вахтенный моторист, не понимая, что произошло, доложил по телефону о том, что правый двигатель в норме.
— Какая норма? — перебил Максим. — Дизеля больше не нужны. Запускайте вспомогательный на динамо.