Нет, он вовсе не потворствовал ошалевшему парню. Он думал о тех, кто молчал, делая свое дело. Инстинкт самосохранения естествен, но страх — как зараза. Если не изолировать пораженного страхом, возможна эпидемия. Северьянов, видно, понимал, что суета на тральщике останется маскировочной показухой до тех пор, пока существует коллектив.
— Просись лучше, и он заберет, — вдруг посоветовали ходатаю, — доктора милосердны.
— Гармонь прихвати, — беспощадно добавили еще. — Куда же ты без гармони?
Спускаясь по ступеням шторм-трапа вслед за сиганувшим в катер загребным, милосердный доктор чувствовал себя не лучше его. Командир тральщика давал штурману наставления через мегафон, будто стояли на рейде и очередная смена увольнялась на берег.
В последний момент на катер передали командирский рыжий реглан с меховой подстёжкой и тяжелый пакет, наверное с орденами, завернутый в блестящую кальку.
— Для капитан-лейтенанта Выры, — пояснил Рудых. — Вручить лично.
Поврежденный «амик» выглядел издали особенно беспомощным. И подводная лодка, рассмотрев всё это через перископ, всплывала без спешки. Из воды вылупился грязно-зеленый кусочек рубки. Впереди и как бы отдельно распорол волну бурун от форштевня. Выпирая и двигаясь, показался поджарый корпус, истекающий потоками через дырки-шпигаты. Противник обнаружил себя в шести кабельтовых, открывшись с нахальным спокойствием.
На тральщике по-прежнему метались люди. Мочалов сжался, подумав, что психика обреченных вырвалась из-под контроля. Вдруг боя не будет, и Роману предстоит стать свидетелем того, как станут добивать беспомощную жертву.
Подлодка скользила, неотвратимо приближаясь. Из рубки её выходили палачи. Именно выходили, а не выскакивали, направляясь к пушке, расположенной впереди на палубной площадке. Наблюдать с катера за их приготовлениями было тягостно, но отвернуться Мочалов не мог.
И вдруг отрывисто рявкнуло. Рядом с подлодкой родились и лопнули два пузыря белее стерильной ваты. И горбатая палуба была обработана ими, как тампонами по вскрытому гнойнику. И чёрный расчет смахнуло от пушки. Только из обтекаемого горба торопливо, с одышкой ответил пулемет. Залп с тральщика грянул вновь. Один снаряд лег перелетом, другой расцвел махровым огнем в ограждении рубки. И пулемет подавился. И, подлодка завиляла, маневрируя на курсе отхода. Всплески догоняли её, падая то дальше, то ближе. Противник уже не казался хищником из волчьей стаи. Он удирал нашкодившей дворняжкой, поджав облезлый хвост.
Облака разрешились зарядом. Снег занавесил море, как марлевый полог. Громовые орудийные вспышки с неподвижного тральщика сменились миганием сигнального прожектора. Тяжелый спасательный катер, развернувшись, двинулся обратно на веслах со скоростью гоночной шестерки. Капитан-лейтенант Рудых опять переиграл противника. Он оказался хладнокровнее и умнее. Командирские качества Максима Рудых оказались единственной реальностью, позволившей всем подняться над обстоятельствами и преодолеть их. Мочалов радовался, считая, что теперь им всё по плечу.
Оказалось, что главному старшине Северьянову удалось из двух радиопередатчиков собрать один, и теперь срочно требовался помощник для налаживания связи. Старпом с боцманом, не дожидаясь у моря погоды, перекраивали в паруса оранжевые брезентовые чехлы. Механик уже сколачивал временный руль из досок и аварийного материала.
— Останетесь за меня, — решительно объявил Мочалову штурман и следом за вторым радистом вскарабкался на борт.
Если штурману позволили вернуться к прокладочному столу, то место Романа — у своего, перевязочного. Тем более что артиллерийский бой не обошелся без потерь. Пулеметной очередью с подводной лодки зацепило старшину комендоров Рочина. Доктор издали заметил синюшную бледность раненого и набрякший кровью рукав. Но капитан-лейтенант Рудых приказал: «Перевязывайте на катере». Рудых словно не доверял такому замечательному парусному варианту. Спустившись на палубу, командир корабля расцеловал Якова Рочина и, провожая на перевязку, добавил, что за такой выстрел ему полагается орден.
— Бросьте, товарищ командир, — скривился раненый старшина. — Орден у меня есть. Лучше медаль... Только флотскую, с якорем.
— Слышали, доктор? — засмеялся Рудых. — Приказываю доложить, что я представил его к боевой медали Ушакова.
Роман Мочалов, задетый тем, что его не вернули обратно на борт, собрался протестовать. Награды не его дело, а вот накладывать жгут и производить иммобилизацию предплечья удобнее в корабельном лазарете. Но он и слова сказать не успел.
— Торпеда! — крикнули с мостика.
Парогазовый след, приближаясь, бурлил в трех-четырех кабельтовых. Неподвижный тральщик уклониться не мог. Оставались секунды.
— Катеру отойти! — приказал Рудых на бегу, возвращаясь на свой пост, и для ясности скомандовал прямо гребцам: — Навались!
И те, дружно окунув весла, с натугой вырвали лопасти из воды: раз, еще раз, еще... Времени было слишком мало, чтобы отскочить на приличное расстояние. Торпеда ударила точно в середину тральщика, а катер кинуло на гребень крутой волны. Над головой Романа Мочалова в дыму мелькнула стальная мачта с горшком радара. Седой султан, воспрянув из моря, долго не опадал и показался Роману вечным, как монумент. Когда же хлябь улеглась, на ней полыхало пламя. Горел соляр из цистерн, сто тонн топлива, будто море разверзлось раной, вспыхнув горячей кровью.
Только что рядом был свой корабль. Только что на его борту шили парус, сколачивали плавучий руль, налаживали радиосвязь. И еще явственно звучал в памяти последний возглас командира, капитан-лейтенанта Рудых: «Навались...»
И вдруг нет ничего, кроме огня.
Продрогшая до тусклоты вода снова вспухла, скатываясь с исчерна-зеленого гада. Лодка возникла почти рядом с катером, и Мочалов спохватился, вступая в командование остатками экипажа:
— Поднять военно-морской флаг!
На катере имелось стрелковое оружие и ручные гранаты, но всё это годилось только для самозащиты. Шифры и корабельные документы в сумке с грузилом держали на весу за бортом, готовые утопить их при угрозе захвата. А рубка подлодки была целой, без следов взрыва, хотя туда угодил снаряд.
— Другая сволочь, — пояснил Роману сквозь зубы раненый комендор. — И номер на рубке не тот.
Вот когда до Мочалова дошло, почему ему было приказано перевязывать на катере. Обезвредив одну подводную лодку, капитан-лейтенант Рудых не исключил наличия в этом районе других.
Бородатый тип в кожанке, показывая на катер, фотографировал и смеялся. Приходилось готовиться к самому худшему. Но тучи, набрякнув, снова харкнули снежной крупой. Сухая и колючая, она стлалась по ветру, бинтуя волну. Словно на море наложили повязку, которая, укрыв свежую рану, заслонила также маленький катерок и понтон от чужих глаз. Затарахтели во мгле дизельные моторы. Звук угрожающе рос, но мало-помалу начал дробиться и вдруг ослабел. Мочалов понял, что враг не стал тратить время на поиски.
Двадцать шесть человек остались посреди полярного моря, из них восемь раненых, и только семеро, взятые с вахты, оказались в верхней одежде. Остальные были в тельняшках, в полотняных робах, кто в чем. Катер и плотик еще долго кружили среди плавающих обломков. Все чего-то искали, но никто не находил. Роман Мочалов сидел на кормовой банке-скамейке в грязном медицинском халате вместо шинели, по-прежнему без головного убора, но холод его не брал.
Глава 5
Бремя славы
На обратном пути из Белого моря молодые вахтенные офицеры торчали на мостике, по очереди докладывая капитан-лейтенанту Выре характеристики навигационных огней, знаков и маяков, которые встречались по курсу. Капитан третьего ранга Тирешкин снова работал радиодиктором. Он заранее потребовал от штурмана справку, когда «Торок» будет проходить места былых боев, и вещал о них точно такими словами, как и в первый раз. Одна из утренних передач по корабельной трансляции вызвала смешки. Выра, прислушавшись, приказал доложить заместителю, что корабль находится вовсе не у Кольского полуострова, а идет к острову Колгуев.