— Их затопило в воскресенье, около одиннадцати утра, — оказал сеньор Эрберт. — Должно быть, был потоп.
Тобиас поплыл к поселку, но сеньор Эрберт знаком показал ему следовать за ним в глубину.
— Там розы, — сказал Тобиас. — Я хочу, чтобы Клотильда увидела их.
— В другой раз вернешься, когда не надо будет торопиться, — сказал сеньор Эрберт. — А сейчас я умираю от голода.
Он опускался, как осьминог, таинственно шевеля длинными руками. Тобиас, старавшийся не терять его из виду, подумал, что так, должно быть, плавают все богатые. Постепенно они прошли море больших катастроф и вошли в море мертвых. Их было столько, что Тобиас не мог припомнить, видел ли он сразу столько живых людей. Они плыли, не шевелясь, лицом кверху, на разной высоте, и вид у них был всеми забытый.
— Это очень древние мертвецы, — сказал сеньор Эрберт. — Нужны века, чтобы обрести такое, успокоение.
Еще глубже, где были умершие недавно, сеньор Эрберт остановился. Тобиас догнал его в тот момент, когда мима них проплывала совсем юная женщина. Она лежала на боку, глаза у нее были открыты, и за ней струился поток цветов. Сеньор Эрберт приложил палец к губам и застыл, пока не проплыли последние цветы.
— Это самая красивая женщина, которую я видел в своей жизни, — сказал он.
— Это жена старого Хакоба, — сказал Тобиас. — Она моложе лет на пятьдесят, но это она. Уверен.
— Она проделала большой путь, — сказал сеньор Эрберт. — За ней тянется флора всех морей мира.
Они достигли дна. Сеньор Эрберт несколько раз сворачивал, шагая по почве, похожей на рифленый шифер. Тобиас шел за ним. Только когда глаза привыкла к сумраку глубины, он увидел, что там были черепахи. Тысячи — распластавшихся на дне и таких неподвижных, что они казались окаменелыми.
— Они живые, — сказал сеньор Эрберт, — но спят уже миллионы лет. Он перевернул одну. Тихонько подтолкнул ее кверху, и спящее животное, скользнув из рук, стало зигзагами подниматься к поверхности. Тобиас дал ей уплыть. Он только поднял голову и увидел всю толщу моря, но с другой стороны.
— Похоже на сон, — сказал он.
— Для твоего же блага, — сказал ему сеньор Эрберт, — никому об этом не рассказывай. Представь себе, какой беспорядок начнется на свете, если люди узнают об этом. Было около полуночи, когда они вернулись в поселок. Разбудили Клотильду, чтобы она вскипятила воду. Сеньор Эрберт свернул черепахе голову, но когда ее разделывали, всем троим пришлось догнать и отдельно убить сердце, потому что оно выскочило и запрыгало по двору. Наелись так, что не могли продохнуть.
— Что ж, Тобиас, — сказал тогда сеньор Эрберт, — обратимся к реальности.
— Согласен.
— А реальность такова, — продолжал сеньор Эрберт, — что этот запах никогда не вернется.
— Вернется.
— Нет, не вернется, — вмешалась Клотильда, — между прочим потому, что его никогда и не было. Это ты всех взбаламутил.
— Но ведь ты сама его слышала, — сказал Тобиас.
— Я в ту ночь была сама не своя, — сказала Клотильда. — А сейчас я ничему не верю, что бы там ни творилось с этим морем.
— Так что я ухожу, — сказал сеньор Эрберт. И добавил, обращаясь и обоим:
— Вам тоже нужно уходить. На свете слишком много дел, чтобы сидеть в этом поселке и голодать.
Он ушел, Тобиас остался в патио пересчитать звезды у горизонта и обнаружил, что их стало на три больше, чем в прошлом декабре. Клотильда позвала его в дом, не он не обратил на нее внимания.
— Да иди же сюда, дурень, — все звала его Клотильда, — Целую вечность мы не делали это, как кролики.
Тобиас ждал еще долго. Когда он наконец вошел, она уже спала. Он разбудил ее, но был таким усталым, что толком ничего не вышло, и они только и могли сплетаться, как два червя.
— Ты совсем отупел, — сказала Клотильда недовольно, — Попробуй думать о чем-нибудь другом.
— Я и думаю о другом.
Ей захотелось знать, о чем, и он решил рассказать, ей при условии, что она никому не скажет. Клотильда обещала.
— На дне моря, — сказал Тобиас, — есть поселок из белых домиков, а на террасах — миллионы цветов.
Клотильда обхватила голову руками.
— Ох, Тобиас, — запричитала она. — Ох, Тобиас, ради всего святого, не начинай ты снова всего этого.
Тобиас умолк. Он отодвинулся на край постели и попытался уснуть. Ему не удавалось это до самого рассвета, пока не подул бриз и крабы оставили его в покое.