Маманя вроде бы приложила все усилия к тому, чтобы остаться незамеченной, однако позади вдруг зашуршала солома. Комитет выследил ее. Тогда она спросила:
– Вы это написали, госпожа Мак-Рица? Сердца у вас нет! Не по-людски это…
– Мы решили, что вы должны поговорить с барышней Громс-Хмурри, – объявила Летиция. – Пусть прекратит!
– Что прекратит?
– Она всем что-то внушает! Она ведь явилась сюда воздействовать на всех нас, верно? Ни для кого не секрет, что она не гнушается магической обработкой умов! Мы все это чувствуем! Она портит праздник!
– Она просто сидит возле чана, – возразила маманя.
– Да, но как она сидит, позвольте вас спросить?! Маманя опять выглянула из-за ларька.
– Ну как… обыкновенно. Сами знаете… поясница согнута, коленки…
Летиция сурово погрозила ей пальцем:
– Послушайте, Гита Огг…
– Уж если вам надо, чтобы она ушла, ступайте и сами ей скажите! – вспылила маманя. – А я по горло сыта этими вашими…
Раздался пронзительный детский крик.
Ведьмы переглянулись и ринулись через поле к «Счастливому уженью».
По земле, захлебываясь слезами, катался маленький мальчик.
Это был Пьюси, маманин младшенький внук.
Маманя похолодела. Подхватив карапуза на руки, она обожгла бабаню свирепым взглядом.
– Что ты с ним сделала, ты… – начала она.
– Ни-хач-чу-у-у-куклу-у-у-у! Ни-хач-чу-у-у-куклу-у-у-у! Хач-чу-у-СОЛДАТИКА-А-А-А!
Тут только маманя заметила, что в липкой ручонке Пьюси зажата тряпичная кукла, а маленькое личико (та его часть, что виднелась по краям разинутого рта) залито слезами ярости и разочарования…
– ОййхаччухачухачуСОЛДАТИКА-А-А!
…Она поглядела на товарок, на бабаню Громс-Хмурри – и почувствовала, как всю ее, от пяток до макушки, пронизывает нестерпимый леденящий стыд.
– Я объясняла, что можно бросить куклу обратно и снова попытать счастья, – робко сказала бабаня. – Но он и слушать не захотел.
– …хаччууухаччуууСОЛДА…
– Пьюси Огг, если ты сию же минуту не угомонишься, бабушка тебе… – и маманя с ходу сочинила самое страшное наказание, какое могла придумать: – …никогда больше не даст конфетку!
Напуганный такой невообразимой угрозой, Пьюси закрыл рот и замолчал. После чего, к ужасу мамани, Летиция Мак-Рица, решительно выпрямив стан, заявила:
– Барышня Громс-Хмурри, вам лучше уйти.
– Разве я мешаю? – удивилась бабаня. – Надеюсь, что нет. Я вовсе не хотела мешать. Просто он попробовал выловить подарок и…
– Вы… всем действуете на нервы.
Ну, сейчас начнется, подумала маманя. Вот сейчас Эсме вскинет голову, прищурится, и, если Летиция не отойдет на пару шагов, стало быть, она куда смелей меня.
– А нельзя мне остаться посмотреть? – спокойно спросила бабаня.
– Я знаю, что за игру вы ведете, – продолжала Летиция. – Решили все испортить! Вам невыносимо думать, что вас обставят, и вы замыслили какую-то гадость.
Три шага назад, подумала маманя. Иначе и костей не соберешь. Вот сейчас…
– Нет. мне не хотелось бы, чтобы все думали, будто я что-то порчу, – всполошилась бабаня. Она со вздохом поднялась. – Пойду домой…
– Нет, не пойдешь! – Взбешенная маманя Огг толкнула подругу обратно на стул. – А ты, Берил Развейли, ты-то что думаешь? А ты, Летти Паркин?
– Все они… – начала Летиция.
– Я не с вами разговариваю!
Ведьмы, столпившиеся позади госпожи Мак-Рицы, прятали глаза.
– Да нет, не в том дело… я хочу сказать, мы не думаем… – неловко начала Берил. – То есть… я всегда очень уважала… но… ну… короче, это ради общего блага…
Голос ее звучал все тише и наконец замер. Летиция торжествовала.
– М-да? Тогда мы, пожалуй, и впрямь пойдем, – скривилась маманя. – Не нравится мне здешнее общество. – Она огляделась. – Агнес! А ну-ка помоги мне отвести бабаню домой…
– Честное слово, не надо… – начала бабаня, но маманя с Агнес подхватили ее под руки и бережно, но решительно повлекли сквозь толпу. Народ перед ними расступался, а потом поворачивался и смотрел им вслед.
– Вероятно, в сложившихся обстоятельствах это лучший выход, – подвела итоги Летиция.
Кое-кто из ведьм избегал смотреть ей в лицо.
Весь пол бабаниной кухни был усеян лоскутками. С края стола капал загустевший джем, образуя каменно-неподвижный холмик. Таз для варки варенья отмокал в каменной раковине, хотя было ясно, что железо проржавеет быстрее, чем варенье размякнет.
Рядом выстроились в шеренгу пустые банки из-под маринадов.
Бабаня села и сложила руки на коленях.
– Хочешь чаю, Эсме? – спросила маманя Огг.
– Нет, голубушка, спасибо. Возвращайся на Испытания. Обо мне не беспокойся, – сказала бабаня.
– Точно?
– Я тихонько посижу тут, и все. Не тревожься.
– Я обратно не пойду! – свистящим шепотом сказала Агнес, когда они вышли из избушки. – Мне не нравится, как Летиция улыбается…
– Однажды ты сказала, что тебе не нравится, как Эсме хмурит брови, – напомнила маманя.
– Да, но когда хмурят брови, сразу понятно, чего ждать. А… вы ведь не думаете, что она выдыхается, правда?
– Если и так, никто никогда об этом не пронюхает, – сказала маманя. – Нет, ты вернешься вместе со мной. Она наверняка что-то задумала. – «Ах, кабы знать что, – подумала она. – Не знаю, можно ли еще ждать».
Они еще не дошли до поля, когда маманя ощутила нарастающее напряжение. Конечно, напряжение возникало всегда, Испытания есть Испытания, но у этого был какой-то неприятный кислый привкус. Аттракционы еще работали, однако деревенские жители уже расходились по домам, напуганные предчувствиями, которые не поддавались определению, но тем не менее вполне определенно пронимали до печенок. Что же касается ведьм, те походили на персонажей фильма ужасов за две минуты до развязки, когда уже известно, что сейчас чудовище сделает роковой прыжок, и неясно лишь, за которой оно дверью.
Участницы обступили Летицию. До мамани долетали голоса – разговор шел на повышенных тонах. Она толкнула в бок знакомую ведьму, уныло наблюдавшую за происходящим.
– Винни, что там такое?