- Сука, - рассеянно обронила маманя Огг. На мгновение бабанины глаза вновь превратились в два сапфира.
- Что?
- Э... сука на сене, - пробормотала маманя. - В смысле "собака". А не "пес".
- Да? И верно. Спасибо, что поправила. Ну вот я и подумала: пора мне немного уступить. Пора вдохнуть уверенность в молодое поколение. Надо признать, я... была не очень-то любезна с соседями...
- Э-э...
- Я попробовала стать любезной, - продолжала бабаня. - Досадно, но приходится признать: я хотела как лучше, а вышло...
- Любезничать ты никогда не умела, - вздохнула маманя. Бабаня улыбнулась. В ее взгляде, хоть и решительном, маманя не сумела высмотреть ничего, кроме искренней озабоченности.
- Может, со временем научусь, - предположила бабаня. Она ласково похлопала маманю по руке. Маманя уставилась на свою руку так, словно ту постигло нечто ужасное, и выдавила:
- Просто все привыкли, что ты... с характером.
- Я, пожалуй, сварю для праздника варенье и напеку кексов, - сказала бабаня.
- Угу... Это дело.
- Нет ли в поселке больных, кого нужно навестить? Маманя уставилась на деревья. Все хуже и хуже! Она порылась в памяти, пытаясь припомнить кого-нибудь, кто занемог достаточно тяжело, чтобы нуждаться в дружеском визите, но еще был бы в силах пережить потрясение от явления бабани Громс-Хмурри в роли ангела-хранителя. По части практической психологии и наиболее примитивных сельских оздоровительных процедур бабане не было равных; честно говоря, последнее удавалось ей даже на расстоянии, ибо многие разбитые болью бедолаги поднимались с постели и отступали - нет, бежали перед известием, что бабаня на подходе.
- Пока все здоровы, - дипломатично сказала маманя.
- И не требуется ободрить никого из стариков? Само собой, себя маманя с бабаней к старикам не причисляли: ни одна ведьма девяноста семи лет нипочем не признает себя старухой. Старость - удел других.
- Пока все и так бодры, - ответила маманя.
- Может, я могла бы рассказывать сказки детворе? Маманя кивнула. Однажды бабаня (на нее тогда ненадолго нашло) взялась рассказывать сказки. Что касается детей, результат был превосходный: они слушали разинув рот и явно наслаждались преданиями седой старины. Сложности возникли потом, когда ребятишки разошлись по домам и стали интересоваться, что значит "выпотрошенный".
- Я могла бы сидеть в кресле-качалке и рассказывать, - добавила бабаня. - Помнится мне, что так положено. И еще я могла бы сварить для них мои особые тянучки из яблочной патоки. Вот было бы славно, правда?
Маманя опять кивнула, объятая чем-то вроде почтительного ужаса. Она вдруг отчетливо поняла, что она - единственное препятствие на пути этого безудержного буйства любезности.
- Тянучки, - задумчиво промолвила она. - Это какие же будут? Те, что разлетались вдребезги, как стекляшки, или те, из-за которых нашему малышу Пьюси пришлось разжимать зубы ложкой?
- Я, кажется, поняла, где я в тот раз ошиблась.
- Знаешь, Эсме, ты с сахаром не в ладах. Помнишь те твои леденцы "от-рассвета-до-заката"?
- Но их и хватило до заката. Гита.
- Только потому, что наш малыш Пьюси не мог их выковырять изо рта, пока мы ему не выдернули пару зубов, Эсме. Лучше держись солений. Вот соленья тебе удаются на славу.
- Но я должна что-нибудь сделать, Гита. Не могу я все время ходить злобной каргой. О, знаю! Я стану помогать на Испытаниях. Хлопот-то будет невпроворот, верно?
Маманя про себя улыбнулась. Вот оно что.
- Ну конечно, - подтвердила она. - Почтеннейшая Мак-Рица с радостью растолкует тебе, что к чему. - И подумала:
"Так ей, дуре, и надо: ты определенно что-то задумала".
- Я с ней поговорю, - пообещала бабаня. - Ведь, наверное, я могла бы много с чем помочь, если б захотела.
- Захочешь как пить дать, - искренне заверила маманя. - Чует мое сердце, с твоей легкой руки все пройдет совершенно иначе.
Бабаня опять принялась рыться в мешке.
- Ты ведь тоже придешь, а. Гита?
- Я? - сказала маманя. - Да я ни за что на свете не пропущу такое зрелище!
Маманя нарочно поднялась ни свет ни заря. В случае какой-нибудь склоки ей хотелось быть в первых рядах зрительного зала.
Дорогу к месту Испытаний украшали гирлянды, развешенные на деревьях нестерпимо яркими цветными петлями.
В них было что-то странно знакомое. По идее, если обладатель ножниц берется вырезать треугольник, он не может потерпеть фиаско - но кому-то это удалось. К тому же флажки явно были сделаны из старательно раскроенного старого барахла. Маманя сразу поняла это. Не так уж часто попадаются флажки с воротничками.
На поле для Испытаний устанавливали ларьки и палатки. Под ногами путались дети. Комитет нерешительно стоял под деревом, изредка поглядывая на розовую фигурку на верху высоченной стремянки.
- Она явилась затемно, - пожаловалась Летиция подошедшей мамане. Сказала, что всю ночь шила флажки.
- Ты про кексы расскажи, - угрюмо посоветовала кума Бивис.
- Эсме испекла кексы? - изумилась маманя. - Но она же не умеет стряпать!
Комитет посторонился. Многие дамы внесли свой вклад в продовольственное обеспечение Испытаний - это было и традицией, и своего рода конкурсом. Среди целого моря заботливо прикрытых тарелок, на большом блюде, высилась гора бесформенных лепешек неопределенного цвета. Словно стадо карликовых коров, объевшись изюма, долго маялось животом. Это были пра-кексы, доисторические кексы, увесистые и внушительные. Им не было места среди покрытых глазурью изысканных лакомств.
- Выпечка ей никогда не давалась, - пролепетала маманя. - Кто-нибудь их уже пробовал?
- Ха-ха-ха, - глухо рассмеялась кума Бивис.
- Что, черствые?
- Можно тролля забить до смерти.
- Но она ими так... э-э... гордилась, - вздохнула Летиция. - Да, и еще... варенье.
Банка была большая. Казалось, она наполнена застывшей лавой.
- Цвет... приятный, - оценила маманя. - А варенье кто-нибудь пробовал?
- Мы не можем вытащить ложку, - призналась кума.
- Вот оно что. Что ж, видно... ; - А туда ее пришлось загонять молотком.