Когда мы накупались, переоделись и вышли, шествуя по небольшому коридору с красными от горячей воды щеками, Иван Макарыч вылез вперед и старался идти как бы вышагивая, как лошадь на параде. Медсестра за столиком на входе заметила его еще издалека и отвернулась, по-моему, скрывая смех.
Подойдя к ней с совершенно спокойным и непроницаемым лицом, Иван Макарыч слегка поклонился и до чрезвычайности долго и любезно раскланивался с ней, благодаря ее за все на свете, за заботу, за чудесный день и одновременно извиняясь за неудобства, за нашу с Петром Данилычем невоспитанность и за то, что невольным движением руки опрокинул стоявшую на столе подставку с ручками и карандашами.
- Ну вот, хоть что-то сделали, - сказал Петр Данилыч, когда мы отъехали от санатория для спортсменов, в котором и был бассейн.
- А что у нас там третье? - спросил Иван Макарыч.
- Поцеловать совершенно незнакомую девушку, - сказал Петр Данилыч.
- Где же ты ее будешь целовать? У нас-то ты всех знаешь. Может сразу сейчас и поцелуешь, пока тут?
- Как же я так поцелую, цветов хотя бы надо, я уже не в том возрасте, чтобы так просто... - Петр Данилыч немного засмущался.
- Пердун, - с безнадежным вздохом и как-то по-женски легкомысленно сказал Иван Макарыч, и мы расхохотались.
Когда мы подъезжали к концу нашей улицы, Мишка снова сидел на лавочке, а перед его домом стояла подернутая ржавчиной старая Лада-Гранта цвета туманной ночи с мутными фарами, мы проехали мимо него и остановились у дома Петра Данилыча. Выйдя из машины, мы подошли к Мишке. Я почему-то трусил подходить, но с моими пожилыми пятилетними друзьями мне было всё ни по чем.
Мы осмотрели машину, расспросили что и как, и за сколько, и каждый высказал свое мнение. Петр Данилыч сказал, что машина - она и в Африке машина, лишь бы ездила. А Иван Макарыч сказал, что мысли Петра Данилыча совпадают с мыслями большинства представительниц женского пола... но это совсем не означает, что он думает, как женщина. А я сказал, что мне нравится, и я бы прокатился. И я прокатился, сидя у Мишки на коленях, Петр Данилыч сидел справа, а Иван Макарыч сзади.
После нашей поездки Петр Данилыч и Иван Макарыч вскоре ушли, а я остался с Мишкой, мне хотелось рассказать ему о своем открытии, о том, что же скрывается в распорядке дня загадочных соседей, но я не рассказал. Когда я уже собрался рассказывать, я подумал, что вдруг я ошибаюсь? Совсем не хотелось сесть в лужу, для начала нужно было хотя бы расшифровать этот код, сколько, интересно, цифр в коде для сейфа? Я думал о всякой ерунде и наше молчание затянулось.
- Как ее зовут? - спросил я вдруг, неожиданно даже для себя.
- Маша, - сказал Мишка, рассмеявшись.
- Неплохо, - это слово вышло у меня очень деловито, как будто я много понимал, и мы опять замолчали.
Мне не хотелось уходить, делать всё равно было нечего, кроме как повесить сушиться плавки и полотенце. А со старшим всегда как-то интересно, даже если ничего не делаешь и просто сидишь. По-моему, в такие моменты как-то особенно взрослеешь, становишься таким же, как твой молчаливый собеседник. Правда, стоит только заговорить или уйти, как сразу же всё возвращается обратно. Тишину нарушил телефонный звонок, это была старая английская песня с быстрой, кружащейся мелодией.
- Да, Маш, - сказал Мишка, улыбаясь, на улице было тихо, и я слышал далекий звонкий голос девушки, немного измененный и фальшивый, как всегда по телефону.
- Привет.
- Привет.
- Как предприятие?
- Удачно, кони пьяны, хлопцы запряжены... в общем, могу приехать.
- Ну завтра теперь, что за машина-то?
- Запорожцев не было, взял Гранту.
- Лучше бы назвали «Грант», так лучше звучит.
- Лада-Грант? - хмыкнул Мишка.
- Лад-Грант, не-е... Лагранж - вот! Самое-то.
- Как не назови, на ходу главное... между прочим, она ничего так, без дырок... почти, вполне себе состояние.
- Почти без дырок, ну хоть что-то! - она засмеялась.
- Да, - Мишка тоже засмеялся. - Это машина смеха, я пока с города на ней доехал, себе жизнь лет на десять продлил. Пока хозяин на ней ездил, всё ничего было, а как я сел, так сразу что-то отвалилось, железка какая-то. Может, правда, она из багажника упала - в нем нет дырок особенно... короче, мы будем жить вечно, пока она не развалится.