Когда мы поднялись наверх, Петр Данилыч в нетерпении ходил вокруг стола и, увидев нас, с улыбкой подошел к месту, где на столе лежала доска, он уже вытер ее от пыли.
- Смотри, Вань! - сказал он, взял доску со стола и показал Ивану Макарычу. - Сейчас я вам такую историю расскажу, вы просто ахнете.
- Тогда, я думаю, нужно устроиться поудобнее, - сказал Иван Макарыч и опустился на ближайший к себе стул сбоку от того места, где раньше лежала доска, я, как и прежде, залез с ногами на стул напротив.
- В общем, дело это давнее, - сказал он, осмотрев нас с интригующей улыбкой, и стал ходить мимо стола взад и вперед, склонив голову и припоминая все, что рассказывал. - Это был две тысячи первый год, мне было тогда девятнадцать лет, как давно это было, - он помолчал. - Но я запомнил этот год. Он был наполнен событиями, как, наверное, ни один год в моей жизни. Эти события и сейчас согревают мне сердце. В том году вышел фильм Амели, я смотрел его в кинотеатре, в городе. Замечательный фильм, потрясающий. Там играла Одри Тоту, она была восхитительна в этом фильме. В этом же году я встретил свою жену, земля ей пухом. Сначала я думал, что моя жена очень похожа на Одри Тоту, и что поэтому она мне и понравилась, но через время, я понял, что моя жена ни на кого не похожа, разве что совсем немного, и что понравилась она мне совсем не поэтому... Но это ладно, - Петр Данилыч на секунду отвернулся к окну, а потом поворотившись обратно, продолжил рассказывать. - В том же году мы с отцом и его братом построили вот этот дом, дед нам тоже помогал, как мог, он был уже стар...
- Угу, - сказал вдруг сосредоточенный Иван Макарыч и Петр Данилыч посмотрел на него.
- Так вот, - продолжал он, - в этом фильме была сцена, где старый человек находит коробку с вещами из своего детства и вспоминает о нем, об играх, о солдатиках. И вот тогда, под влиянием этого фильма или нет, не знаю, приехав домой на каникулы я наблюдал за жизнью моих бабушки и дедушки и видел, как им скучно. Они не знали чем заняться, грызли семечки, и говорили всегда об одном и том же. О том, что ели на обед, потом начинали обсуждать, что бы съесть на ужин... рассказывали друг другу кто и сколько из них сегодня проспал и во сколько проснулся. И так день за днем, все лето. Я много думал о них, о старости вообще... и о своей старости. И мне пришла мысль, написать план своей старости. Когда я уезжал в конце лета в город, я спрятал вот эту доску с планом в подпол, в секретное место, которое сам и сделал, когда мы строили дом. Потом нам пришлось продать дом и переехать, но позже, когда вернулся в деревню, я его все-таки выкупил, когда уже совсем забыл об этом плане и обо всех своих юношеских размышлениях. И вот лет пять тому назад, я совершенно случайно, как раз когда снова начал размышлять об этой самой надвигающейся старости, вспомнил, что лежит у меня в подполе вот такая вот коробка.
- Может уже откроем? - спросил Иван Макарыч.
- Да, давай откроем! - сказал я тоже.
- Сейчас. Сейчас откроем. Я боюсь ее открывать, - сказал Петр Данилыч, усмехнувшись. - Я когда про нее вспомнил, слазил, проверил, на месте ли, но открыть тогда не решился, дождусь, думаю, когда за шестьдесят перевалит, - он сел на свое прежнее место, положил на стол доску, некоторое время смотрел на нее и потом открыл. Из пыльных внутренностей коробки он извлек желтый пыльный листок, сложенный вчетверо, с дохлым пауком, мотавшимся в углу листа на старой паутине. Паука он с третьего раза стряхнул обратно в доску и закрыл ее.
- А почему в шахматной доске? - спросил Иван Макарыч.