Порой она лазила меж гребцов, не обращая на них внимания, карабкалась через весла, скамьи и людей, чтобы проверить, как закреплены снасти, или промерить глубину у борта отвесом с навернутыми узлами. И всего раз она улыбалась на глазах у Ярви — когда с верхушки мачты изучала побережье в трубу из надраенной меди и ветер рвал ее короткие волосы. Должно быть, так же радостно чувствовал себя Ярви у очага матери Гундринг.
Теперь перед их взором раскинулся Тровенланд. Голодные волны штурмовали тусклые серые утесы, прибой обгладывал отмели вдоль серых песчаных пляжей, тянулись серые города, где на пристанях копейщики в серых кольчугах угрюмо провожали плывущие корабли.
— Мой дом стоял недалеко отсюда, — сказал Ральф, когда они опустили весла в воду одним серым утром. Изморось покрыла все вокруг росистыми капельками. — Два полных дня скакать в глубь страны. У меня было справное хозяйство, справная каменная печь и справная жена, которая принесла мне двух справных сыновей.
— А как ты здесь оказался? — спросил Ярви, бессмысленно теребя лямки на натертом левом запястье.
— Я воевал, сражался. Лучник, моряк, меченосец, а по летней поре — налетчик. — Ральф поскреб массивную челюсть, уже в седых колючках — казалось, его борода вылезает наружу, не прождав и часа после того, как ее сбреют. — Я дюжину лет прослужил у капитана по имени Хальстам, тот был легок на подъем. Я был его кормчим, с нами ходили Хопки Прищемипалец, и Синий Дженнер, и другие хваткие молодцы. Кой-какой успех в набегах нам улыбался, так что я мог позволить себе всю зиму просидеть у огня, попивая добрый эль.
— Эль со мной станет спорить, но жизнь-то, кажись, была неплохая, — проговорил Джойд, безотрывно глядя куда-то вдаль. Наверно, на собственное прошлое.
— Над тем, кому хорошо, боженьки горазды похохотать до отвала. — Ральф, причмокнув, всморкнул харкотину и послал ее в полет через борт. — Как-то зимой, как раз когда с выпивкой было туго, Хальстам свалился с коня и помер, а корабль перешел к его старшему сынку. Юный Хальстам был человек совсем другого склада: болтовни и гордости до хрена, а с умишком туго.
— Иногда сын с отцом ни в чем не схожи, — пробормотал Ярви.
— Хоть рассудок мой и был против, пошел я и к нему в кормчие. Вот не прошло и недели, как мы вышли в море, и он решил напасть на купеческий когг, слишком уж сильный для него. Хопки с Йеннером и много-много других в тот день отправились за Последнюю дверь. А горстку живых со мной вместе взяли в плен да потом продали. Два лета назад это было, и с тех самых пор я толкаю весло для Тригга.
— Горький конец, — сказал Ярви.
— Такой бывает у многих слащавых историй, — сказал Джойд.
Ральф пожал плечами.
— Я не скулю. Мы гуляли с размахом, наловили не меньше пары сотен инглингов и всех продали в рабство. А потом упивались наживой. — Старый разбойник потерся кистью о шершавые волокна весла. — Говорят, какое зерно посеешь, такой урожай и пожнешь. Видать, не врут.
— Ты бы сбежал, если б мог? — тихо пролепетал Ярви, не упуская из виду Тригга.
Джойд прыснул со смеху.
— В селении, где я жил, есть колодец. В этом колодце вода — самая вкусная в целом мире. — Он закрыл глаза и облизал губы — словно отведал той воды. — Я отдал бы все что есть за глоток воды из того колодца. — Он развел руками. — Но отдавать мне нечего. И глянь-ка на того, кто в последний раз решил сбежать.
И он кивнул на скоблильщика, чей брусок бесконечно скреб, и скреб, и скреб палубу, и позвякивала тяжелая цепь, когда тот переставлял сбитые, отекшие колени на своем пути в никуда.
— Расскажите о нем, — попросил Ярви.
— Не знаю, как его звали. Ничто — так мы его все зовем. Когда меня привели на «Южный Ветер», он тянул здесь весло. Однажды ночью, у берегов Гетланда, он попытался уйти. Как-то выпутался из цепей и украл нож. Он убил троих охранников и порезал колено четвертому — так, что тот мужик не сможет ходить никогда. И это он оставил отметину на личике нашего капитана, пока они, вдвоем с Триггом, его не повалили.
Ярви оторопело смотрел на завшивленного скребуна.
— И все это — одним ножом?