— Ты уверен?
— Абсолютно.
— Хорошо, тогда сегодня захватим с собой удостоверения для четных дней.
— Верно.
Тамаш вскочил с постели. Босиком подошел к белому комоду и в верхнем ящике среди нескольких мотков цветных ниток, швейных принадлежностей, маленьких ножниц, флаконов одеколона и прочих девичьих вещей отыскал кожаную сумку и извлек из нее увольнительные. Кстати сказать, они заготовили себе два вида увольнительных. В одной значилось, что Тибор и Тамаш несут службу по нечетным дням, согласно же другой увольнительной — все четные дни они находятся в казарме, а в промежутках свободны от службы.
— Господин Керекеш, это ваша.
— Спасибо.
Тибор спрятал в карман свою увольнительную и принялся быстро одеваться. По привычке натянул наспех ботинки, торопливо побрился и, только налив в ладонь одеколон и похлопывая себя по лицу, рассмеялся. Черт возьми, к чему эта спешка, ведь им совершенно некуда спешить.
Прошло две недели, как они разыскали Иштвана Ача в больнице Святой Каталины. Пишта даже не удивился, когда к нему нежданно-негаданно заявились его бывшие одноклассники. Но все же предупредил, что в больнице им оставаться нельзя. «Временно вам придется переехать ко мне на квартиру. А потом увидим».
Иштван Ач, как правило, забегал домой всего на полчаса. Он редко спал дома. Осиротевшая комната Кати тоже была в полном распоряжении Гибора Кеменеша и Тамаша Перца. В первые дни Тибор бродил по городу в форме старшего лейтенанта, а Тамаш — в форме сержанта. В полицию они, конечно, не явились. В удостоверения Тибор внес некоторые поправки.
— Наконец мне пригодилось уменье, приобретенное в Высшей художественной школе, — произнес он довольным тоном, превращая Кеменеша в Керекеша, а Тамаша Перца в Перцела. Увольнительные, разумеется, тоже были изготовлены на эти фамилии.
— У нас великолепные документы, — с гордостью заключил он, глядя на плоды своей работы. — Надеюсь, мы будем помнить, какой день, и не станем предъявлять неподходящего удостоверения. Наши документы особенно хороши в том случае, если их никому не надо показывать.
По возможности они старались не выходить на улицу. Тибор целый день валялся на постели, слушал радио или читал. Библиотека Ача погибла, когда разбомбили его квартиру. Удалось спасти только несколько книг по медицине, анатомический атлас и «Учебник акушерства» Бургера. Их-то и перелистывал Тибор с особым интересом. У Кати тоже оказалась довольно приличная смешанная библиотечка томов в сто пятьдесят — двести, среди которых были «Имаго» Шпиттелера, исследования Меринга о Марксе. Между прочим, на столике чистенькой девичьей комнаты Тибор нашел и книгу Томаса Манна. Он взял ее в руки.
— Ага, «Подмененные головы». Хорошая вещь, — и положил обратно.
Тамаш Перц не мог терпеть безделья. За несколько дней он похудел до неузнаваемости. Спал плохо и, если представлялась возможность, помогал тетушке Андраш: рубил дрова, носил снизу воду, так как вот уже с месяц она не поступала на второй этаж, и даже помыл кафельный пол в кухне.
И сегодня утром Тамаш, как только оделся, быстро вышел к тетушке Андраш. Старушка стояла у керосинки и готовила эрзац-чай. Она уже издали улыбнулась Тамашу.
— Иди сюда, сынок, ваш завтрак готов.
— Мы не можем принять, право же, не можем…
— Радуйся, что у нас еще чай есть. Посмотри, я вам и кашу перловую сварила.
В кастрюле стояла перловка на воде, заправленная вареньем.
У Тамаша потекли слюнки.
— От чудных изделий тетушки Андраш нельзя отказаться.
— Ой, сынок, разве это изделия? Видел бы ты, как я стряпала в мирное время, когда живы были мой покойный муж и сын. Они очень любили голубцы. Я готовила их каждое воскресенье. Или секейскую капусту в сметане. Ой, дорогой сынок… будто Йошку своего вижу, когда на тебя смотрю, он тоже был таким добрым, всегда заботился обо мне…
И тетушка Андраш, отвернувшись к буфету, принялась вытирать глаза, а смущенный Тамаш уставился на носок своего ботинка и громко проглотил слюну.
Они втроем сели за стол и по-царски позавтракали. Сегодня была очередь Тибора вылизать кастрюлю. Тибор приступил к этой операции с предельной аккуратностью. Сперва он выскреб чайной ложечкой остатки каши и варенья. Затем, когда на стенках остался тоненький слой, Тибор после недолгих колебаний запустил палец внутрь и быстрыми, ловкими движе» ниями вылизал все подчистую. Теперь эмаль блестела так, что не было нужды мыть кастрюлю. Но Тибор продолжал вертеть ее перед глазами, все еще не в состоянии с нею расстаться.
— Ты что, начальник, не насытился?
— Нет, я сыт, только живот к спине прилипает.
— Ну, тогда немедленно составим план обеда.
— Хм… на сегодня в виде особого исключения — (расолевый суп. Тетушка Андраш, приготовьте, пожалуйста, кастрюлю.
— Ой, как славно, что вы поселились у нас, — ответила на это тетушка Андраш, — не будь вас, я, признаться, и не знаю, что бы делала от тоски.
— Меньше бы мыли посуду, тетушка Андраш. Пошли, Тибор, получать фасоль.
Фасолевый суп выдавали на улице Акацфа.
Предприимчивому коммерсанту пришла в голову мысль в осажденном городе, под шквальным огнем, под ливнем бомб, под открытым небом, среди рушащихся стен, в дыму и пламени торговать фасолевым супом. В самом деле, каждый день ровно в двенадцать часов из-под земли появлялись голодные гости. Буквально из-под земли: из подвалов, убежищ выползали на свет божий живые скелеты и, громко глотая слюну, выпученными глазами следили за тем, как эта толстуха Сатмари погружает в котел свой черпак. Платили за пустой фасолевый суп чем угодно: деньгами — восемь, десять, двадцать пенге, отдавали книги, кольца, шали, готовы были даже снять ботинки. Временами подходили к котлу и солдаты, они вовсе не обращали внимания на испуганную, пятившуюся перед ними, подозрительную компанию. В «столовой» иногда отпускали также рагу с жареным луком, без всякого жира. Это блюдо получали только привилегированные лица — военные и важные персоны, носившие нарукавные повязки начальников ПВО. Рагу имело сладковатый привкус. Перед тем как начинали его готовить, где-нибудь на пересечении улиц Акацфа и Дохань исчезал труп убитой лошади.
Вот уже десять дней, как Тибор обнаружил эту «столовку». С тех пор они с Тамашем ежедневно совершали опасную прогулку, которую называли «образцовым по своей смелости, упорству и наглости выполнением боевой задачи по приобретению провианта».
— Если когда-нибудь у меня будет внук, я ему расскажу, как его дед героически изо дня в день пробирался на улицу Акацфа, — прошептал Тибор, когда они вышли на угол проспекта Ракоци. Перед гостиницей Денеша Биро лежали немецкие зенитчики и с тревогой смотрели в сторону Восточного вокзала. Там шла бомбежка. Два истребителя, гоняясь друг за другом, с грозным ревом пролетали на высоте каких-нибудь ста метров над проспектом Ракоци, расписывая пулеметными очередями стены домов; как раз в этот момент Тибор и Тамаш пробегали по мостовой. Из часовни Рокуша за ними следил какой-то старый солдат и испуганно крестился.
— Ну, отпустило, — пробормотал Тамаш. — Так заболел живот, что я и про фасолевый суп позабыл.
— Эх ты, герой. А еще помышляешь стать партизаном и пустить на воздух «Асторию».
— Тоже сравнил… одно дело бороться против них, а другое подохнуть от какого-то немецкого истребителя… Ложись!
Самолет снова появился над Рокушем. Тамаш Перц, падая, что-то задел рукой. Он улыбнулся: перед его глазами со звоном прокатился крошечный игрушечный колокольчик — елочное украшение.
— Тибор, через два дня рождество.
— Если доживем, — пробормотал Тибор и зажмурил глаза.
Прождав несколько минут, они вскочили и побежали в сторону гостиницы Кесей, а оттуда мигом добрались до улицы Акацфа.
На месте «кухни» громоздились лишь развалины. Ни столов, ни печки нигде не было видно. Мина обрушила фронтон дома, и от третьего этажа до самой земли зияла брешь. В одной квартире на втором этаже стояли обеденный стол и громоздкий буфет, рассеченные пополам с такой точностью, как будто их распилили под линейку. С обгоревшей балки свисала колесами вниз детская коляска. Ветер вращал колеса, но коляска не падала, а продолжала мерно раскачиваться в воздухе, будто в ней все еще убаюкивали ребенка.