— Дюри, тебя спрашивают, — заглянула к нему жена.
— Что… что ты хочешь?
— Пришла дворничиха и говорит, что тебя ищет какая-то женщина.
Татар побледнел как смерть и вскочил с дивана.
— Не пускайте ее… Никого не пускайте, я никого не знаю, какое мне до нее дело, прогоните прочь…
Жена пожала плечами и с испуганным видом вышла на кухню. Дворничиха покачала головой.
— Может, я все-таки ее пришлю, она сама лучше все объяснит.
— Нет… Если мой муж не желает, знаете, какой он?
Дворничиха повела плечами и прокричала вниз:
— Идите себе с богом.
Габи Кет и маленькая Жофи в страхе цеплялись за ограду. Женщина уже давно ушла. Она только вызвала дворничиху и тотчас же оставила детей на произвол судьбы. А что ей оставалось делать? К рассвету она должна добраться к себе домой в Кишпешт, ведь у нее дети заперты в квартире, а кругом не умолкает грохот орудий… Женщина еще раз оглянулась у перекрестка, и ей показалось, будто открылась калитка. Ведь они же пришли к знакомым. Двое таких крошек, что они ищут ночью на улице? Ох, все, что делается в мире, близко к сердцу принимать нельзя…
Двое малышей так и не поняли, что им прокричали из виллы. Некоторое время они еще плакали под оградой, голодные и сонные. Затем Жофи, громко всхлипывая, сказала:
— У меня есть тетя… тетя Жофи. Она живет возле рельсов.
— Каких рельсов?
— А где ходят поезда. Из ее окна видно, как дымит паровоз.
— Тогда это Западный вокзал, — обрадованно проговорил Габи.
— Верно. Вокзал.
— Пойдем туда.
— Пойдем.
Вниз идти было легче. Когда они спустились, уже светало. Оба так устали, что буквально засыпали на ходу, повесив головы и раскачиваясь вправо и влево, как пьяные. Жофи то и дело спотыкалась, обессиленная, садилась на камень, но Габи тащил ее все дальше и дальше. Если же Габи опирался о дерево или усаживался на кучу щебня, девочка со слезами упрашивала его не останавливаться. Тетя Жофи — родная сестра ее матери, у нее трое малышей, она даст им покушать, у детей есть игрушки, деревянная кукла и лошадка, только бы скорее добраться туда.
Двое мужчин в гражданской одежде и военных фуражках показали им дорогу к Дунаю. Если удастся выйти на Дунайскую набережную, останется только проскочить мост, а там уже недалеко и Западный вокзал.
— Так-то оно так, — ответил дядя в гражданской одежде, — но по какому мосту, глупенькие, вы пойдете, ведь моста Маргит уже нет. Да, его нет. Хотя не беда, переедете на пароме. Вы только доберитесь до моста, детки, а там уже пустяки.
Светало. Из темноты вырастали стены домов, но развалины теперь казались особенно странными и дорога — еще более бесконечной. Сколько тысяч шагов надо сделать ребенку, чтобы дойти от площади Сены до площади Палфи?!
По Дунайской набережной извивалась длинная колонна. Люди шли медленно, тяжело. Габи обрадовался: они, наверное, спешат к парому. И, напрягая все силы, дети устремились за колонной.
Колонна остановилась. Послышались крики, причитания, напоминающие протяжную, скорбную, жуткую песню. Дети оторопело попятились назад, до того страшной и грозной показалась им эта предрассветная картина. Над Дунаем полз туман, небо, вода, земля — все сливалось воедино.
Дети снова, но теперь уже осторожно стали приближаться к колонне. Но что это? Люди раздеваются на берегу реки. Что они, с ума сошли? Купаться собираются? Вооруженные винтовками нилашисты в черной форменной одежде и с повязками на рукавах — им они знакомы, приходилось видеть уже не раз — окружали толпу.
— А почему же мы стоим? — нерешительно спросила девочка.
— Пойдем.
Они подошли к колонне шагов на пятнадцать-двадцать, но тут произошло что-то непонятное. Два нилашиста оглянулись, подбежали к ним и схватили за шеи.
— Бежать вздумали? Паршивые иудеи!
— Дядя, пустите! — кричал Габи. — Дядя, я только к парому…
— Цыц!
И вот они уже в толпе среди старых дядей, тетей, среди множества детей. Вокруг них все плачут и никто не обращает на них внимания. Габи дергал какого-то молодого мужчину за пальто.
— Дядя…
Тот посмотрел на него пустыми невидящими глазами.
— Дядя…
Габи схватил за руки Жофи, и они устремились прочь из толпы, в сторону площади Палфи, но их тут же крепкими подзатыльниками возвратили назад.
— Дядя, я…
Мальчик почувствовал, как кто-то взрослый взял его за руку, повернул лицом к Дунаю, услышал крик Жофи, плач, странную песню.
И затем сразу все оборвалось.
Радик
Ач без стука ворвался в комнату Баттони.
— Янош, случилась беда.
— Что такое?
— Жилле принес изданный нилашистской партией приказ. Собирается конфисковать радий.
— Вот это новость. Откуда ты узнал?
— Меня только что вызывали в канцелярию. Все здание дирекции захватили нилашисты. Одни вооруженные сопляки… Жилле сидит у директора, он сам показывал мне приказ.
— А директор?
— Эта старая скотина? Он отдал распоряжение, чтобы я немедленно принес кассету с радием. Я попросил десять минут, сославшись на то, что сейчас как раз облучают больного, а сам скорее к тебе. Кассета у меня в портфеле.
— Тогда, Пишта, делай, как условились. Беги.
— Да. Но дело в том, что отсюда не выбраться. Жилле тоже не дурак. Поставил часовых у всех выходов.
— Попытайся спрятаться в старой котельной.
— Невозможно. Жилле знает план здания, как свои пять пальцев, и потом меня могут искать и на квартире.
— Ты все равно не пойдешь домой. Ты ведь знаешь, что тебе следует явиться к Шани.
— Да, но в квартире…
— Кажется, твоя невеста переехала?
— Она — да. Но у меня в квартире два дезертира.
— Ну, им крышка, — сказал мертвенно-бледный Баттоня. — Как ты мог допустить такую глупость, ведь каждый день надо было ждать этого.
— Теперь уже все равно… Но я не дам им погибнуть.
— Разумеется, — согласился Баттоня и тут же пожалел, что погорячился, ведь этим делу не поможешь. — Разумеется, никогда нельзя отказывать в помощи…
— Я кое-что выполнил. Уже давно мне приходила в голову мысль, что, если придется бежать… Ты помнишь маленькую ларингологическую операционную. Там где-то заделан проход, он ведет к часовне. А через часовню можно выбраться на улицу.
— Не из операционной, а из ванной, что рядом с приготовительной… Погоди-ка, я вспомнил, из ванной через окно можно проникнуть туда, где раньше кончался коридор.
Оба вздрогнули: на столе зазвонил телефон.
Баттоня поднял трубку.
— Доктор Ач?.. Да, только что был у меня… Да-да. Двое больных нуждались в радиевой обработке, но он сказал, что сегодня сеансы не состоятся. Минуту назад вышел… Да?.. Тогда, очевидно, направился к вам. Подождите минутку, он сейчас придет… Пожалуйста, я могу ему позвонить.
— Жилле не терпится, — сказал Баттоня, кладя трубку. — Тебя уже повсюду ищут.
— Как же попасть в операционную? По длинному коридору? Меня успеют сто раз схватить…
Вдруг раздался стук.
Баттоня вскочил и подбежал к двери. Ач, побледнев, отошел в угол и отвернулся.
За порогом стояла сестра Беата.
— Господин главный врач, прошу вас, идемте ради бога со мной. Выбрасывают больных из постелей, как бешеные… Весь коридор и лестница забиты нилашистами.
— Дорогая сестра Беата, скажите доктору Орлаи, чтоб она немедленно явилась ко мне. А сами пригоните, пожалуйста, сюда санитарную коляску.
Сестра Беата, не моргнув глазом, повернулась и ушла. Через несколько минут прибежала Мария Орлаи.
— Мария, прошу вас, срочно приготовьте ампулу апоморфина и шприц для внутривенного вливания. Пишта, надевай эту пижаму, прямо поверх своей одежды.
Баттоня отдавал распоряжения так спокойно, словно просил «проводить больного в электрокардиографический кабинет» или «разрешал больному встать, если завтра у него не повысится температура». В ходе всех этих приготовлений он говорил тихо, короткими фразами. Сестра Беата пригнала санитарную коляску-носилки. Иштван Ач, бледный как воск, лег на нее. Баттоня взял у Марии полтораста граммов крови и протянул полный стакан Ачу. «Выпей». Сам он отвернулся, чтобы не видеть, как Иштван Ач, зажмурив глаза, со вздрагивающим от отвращения кадыком принялся пить кровь. «Ужасно», — подумал главный врач и судорожно глотнул слюну, будто он тоже пил теплую кровь. Ужасно… но надо.