В саду млекопитающихся трупы
Уложены рядками и мангал
11
Горит. Смурные рыцари не скупы –
Их запах жирной трапезы согнал.
Дымится барбекю, звенят бокалы.
Улыбки почти свежих, томных дам.
Мужья их – красномордые амбалы,
И в детских ртах упругий бабл-гам.
Тупое исполненье приговора:
Безжалостен полет упругих стрел,
А грудь моя открыта – вот умора! -
Смешное завершенье добрых дел.
Заиграло фортепьяно
Заиграло фортепьяно,
Чтоб надежд меня лишить.
У кoлоратурного сопрано
Горло начало першить...
Эх раз, еще раз!
Не попса, не рок, не джаз –
Это музыка играет
Филигранная для вас.
Говорливых людей обожаю
Говорливых людей обожаю -
Говорят, говорят, говорят...
Если нету войны, нету рая,
Говорливые вмиг сотворят.
Человек – не мумия
Человек – не мумия (это без сомнения) -
Говорит и думает в разных измерениях.
Думает и делает не одно и то же.
Совесть черно-белая – гложет и не гложет.
В общем, гомо сапиенс – сложная скотинка:
Ставит часто старую, битую пластинку,
Повторяет истины, явно прописные,
Прячет намерения (не всегда дурные),
12
Выспренними фразами может разразиться,
Или без причины вдруг взять да и напиться.
Может другом верным быть длительное время,
А потом поссориться, как бы, сбросив бремя,
Может, даже искренне, сделать обещание,
А потом забыть его, хмыкнув на прощание.
Человек – не мумия – это без сомнения:
Напряженно думает, наслаждаясь ленью,
До самозабвения любит лесть и ласку,
Каждое мгновение примеряет маску.
Крещендо
Спокойно и неспешно, свободно – без напряга,
Направо и налево скрипичный строй идиллий,
И летний ветерок – по деревцам, по веткам.
Потом чуть-чуть быстрее, но все еще приятно.
Порывы ускоряет веселый ветер майский,
Но вот, как бы случайно, один порыв – на пробу,
Потом второй и третий, потом четвертый, пятый.
Порывы все сильнее, несутся листья, письма,
Затем, все убыстряясь, – ошметки, ветки, банки,
Свалилось что-то кем-то оставленное в спешке,
Закручивает больше, порывы все мощнее.
И вот несутся с пылью и ведра, и фанера,
Невольно убыстряясь под мощностью порывов,
Песок и галька жестко, как плетью, бьют по стенам,
Сломался ствол платана и рухнул, будто воин.
И вот уже несется все вместе и раздельно,
И вой, почти истошный, уже почти с надрывом.
Закручивает доски, срывает шифер с крыши
И вместе с ним железо, прибитое навеки.
Приблудную собаку несет, как сгусток шерсти,
А визг ее дискантный практически не слышен
На фоне оборотов немыслимой турбины.
Стеклянные киоски разносит, как от взрыва...
Сцепились в небе бесы последней мертвой хваткой.
Апофеоз безумства – ужасное крещендо –
И барабан, и трубы, тарелки, контрабасы
И хохот диких скрипок, разбросанных повсюду...
13
Вечная Пасха
Кому Песах, кому Пасха,
Кому Вечные огни.
Штурмовые ночи Спасска,
Волочаевские дни...
Отзвенели, отстрелялись,
Упокоился народ.
В море крови искупались ...
Шла дивизия вперед.
На погостах тихо-тихо.
Тихо липа шелестит.
Кто рубал когда-то лихо,
Тут теперь спокойно спит.
Кому Пасха, кому сказка,
Кому Вечные огни.
Штурмовые ночи Спасска,
Пасхи радостные дни.
Часы пробили полночь
Часы пробили полночь. Сразу
Начало выспренних начал
Меня за жабры – вот зараза!
Хоть я во сне права качал.
Дебильно капали сосульки
Каскадом капель по мозгам.
Еще стакан и две граммульки,
И два удара по рогам.
За что меня-то? Невиновен!
Астрономический канкан.
Ночь – барракуда, день неровен,
А утром с маслом круассан.
Опять засаленное солнце
В моем окне, и снова день...
Соседа, старого японца,
Опять морочит дребедень.
Он ходит взад-вперед по дому,
И неприкаянность его
Набила мне уже оскому
И аллергию от всего...
Политкорректен я, и все же
Недомогание мое
Так вынуждает дать по роже,
Но все в мечтаньях. Ё-моё.
14
Старый харбор
Старый харбор, больной и чернеющий пирс,
Заржавели столбы, обкрошился бетон.
Мы с тобой на дощатый настил поднялись
Посмотреть, как танцует волна чарльстон.
Многоцветна вода, как персидский ковер.
Только гамма не та и оттенок другой.
Сзади город звенит – впереди нас простор,
И с тобой мы одни, мы одни лишь с тобой.
Впрочем, справа, смотри, одинокий рыбак.
Он с упорством маньяка на спиннинг глядит,
И две чайки кружатся, но как-то не так...