…В то утро он проснулся очень рано и медленным был синий зимний рассвет. Взглянув так близко на лицо спящей Анны, Николай поразился тому, что увидел — она была вся голубая, и лицо, и рука, застывшая в каком-то фантастическом жесте. Не поверив в то, что было перед глазами, ему пришлось приподняться, склониться над ней и смотреть ещё… С неё как будто слетела маска. Это не была она, любимая сегодняшняя или недалекого прошлого. Это не была та девушка, какую он знал и любил в юности. Это была, наверное, та самая её сущность, и узнаваемая и совершенно неизвестная, неопределенного возраста, прекрасная, непонятная, неподвижная, притягивающая и пугающая, совершенная, находящаяся не здесь. И голубая. Черты лица были четкими, жест руки был такой изящный и необычный — до своего скорого смертного часа он будет его вспоминать. Вот только смотреть на это долго было совершенно невыносимо, все равно как на солнце или на мертвеца. Зрение и все существо Николая переполнялось чем-то небывалым и приходилось закрывать глаза, через какое-то время вновь открывать и так несколько раз. Он боялся, что это всё исчезнет; опасался, что она проснётся, но ничего не менялось. Приходилось верить в происходящее, но длилось это совсем немного. Почему, а лучше сказать, для чего и какая сила позволила ему прозреть в эти мгновения, а затем все-таки милосердно пощадила? Остаток сил ушёл на то, чтобы перевести дыхание и море сна незаметно и неотвратимо поглотило его вновь.
Теплые воды. Осень 1905 года
Эскадра русского флота, вышедшая из Кронштадта и спешащая на Дальний восток, у берегов Испании разделилась. Часть кораблей ушла в Средиземное море и, пополнив в бухте Суда, что на острове Крит, запасы угля и продовольствия, прошла Суэцким каналом в море Красное. На броненосном крейсере "Светлана" некий прапорщик по морской части добросовестно отстаивал вахту за вахтой, днём дивясь голубизне вод и небес, а ночью… Ночью мириады звёзд мерцали над его головой и он снова чувствовал себя бесконечно маленьким как в детстве у черной громады новогодней ели с её таинственными искрами… А иногда ему казалось, что он сам звезда и часть этого сияющего небосклона, и что где-то там ещё выше находятся и Анна, и их маленькая дочь Лиза…, и ему очень хотелось дотянуться до этих двух замечательных звёзд.
Через несколько дней, обогнув скучные берега Африканского рога, корабли вышли в Индийский океан. Именно там должна была состояться встреча с остальными судами эскадры, шедшими вокруг Африки и уже приближающимися к острову Мадагаскар.
Мадагаскар. Носси-Бе. Зима 1905 года
Старенький доктор из местного французского госпиталя внимательно и долго осматривал Фёдора, недавно вдруг заболевшего. В конце этого утомительного действа он строго посмотрел на него поверх очков и, обернувшись, обратился к русскому морскому офицеру, почтительно стоявшему у двери.
— Этот молодой человек — произнёс он отчётливо, видимо не совсем уверенный, что русские его поймут — должен будет остаться на берегу под моим присмотром. Состояние его здоровья таково, что ему требуется помощь в стационаре. Я напишу вашему командующему, письмо это можете забрать через полчаса у меня в кабинете. Честь имею.
Доктор прошел через палату, на пороге обернулся и ещё раз очень серьёзно и как-то особенно на больного взглянул…
В госпитале Фёдор Дмитриевич находился уже второй день. Накануне он, ещё два офицера и несколько матросов были в порядке очередности отпущены на берег. Чувствовать под ногами живую земную твердь, а не мертвую стальную палубу крейсера было невыразимо приятно. Городок был небольшой, тихий, сонный. Радовало глаз всё: зелень диковинных деревьев и яркость полуденных, узких улиц; быстроглазые, улыбчивые островитянки и живописные туземные лавки… Что и говорить, на душе было легко.
Всю следующую ночь жесточайший озноб сотрясал тело Фёдора. Взгляд невозможно было остановить на чем-то, всё вокруг бешено кружилось при малейшей попытке подняться или повернуться на жесткой койке корабельного лазарета. Однажды, почувствовав, что теряет сознание, он как-то беспорядочно стал дёргать руками, напугав растерявшегося Пеку — Петра Горячевского — своего друга и судового врача. Тот бросился к капитану, с его разрешения был срочно созван консилиум медиков с других кораблей эскадры и очень скоро больной в шлюпке был доставлен на берег. Госпиталь французской миссии на острове был совсем небольшой, чистенький и полупустой. Персонал со знанием дела всячески опекал нового пациента; молодые милые монахини что-то тихо щебетали, обещая выздоровление, а врачи, посовещавшись, сообщили, что удара, к счастью, нет. Прозвучало непонятное латинское слово "vestibular…", и медицина, всецело поддержав коллегу — лечащего доктора Гриссо, оставила молодого русского офицера выздоравливать на земле острова Мадагаскар, определив тем самым ему быть погребенным через много лет на парижском кладбище Сент-Женевьев-де-Буа, а не сгинуть через три месяца в водах Японского моря.