Изо всех сил стараясь удержаться на борту моего бешено подпрыгивающего, раскачивающегося суденышка, я начал молиться христианскому богу, Нептуну, Посейдону и всем духам, которых можно привлекать к действию в таких случаях. Потом, чтобы не упустить ни одного шанса, я помолился тому, "кто имеет к сему непосредственное отношение".
Я все-таки укрылся в каюте от свирепого ветра и водяных брызг, но каждые десять минут высовывался из люка, чтобы убедиться, что вокруг нет судов. Что за удобную мишень мы представляли для какого-нибудь грузового парохода, который захотел бы подмять нас под себя!
Чтобы хоть немного согреться, я колотил себя в грудь, растирал ляжки, вертел ногами педали воображаемого велосипеда. Минут двадцать спустя, примерно в половине пятого, поднялось солнце, а вместе с ним и мое настроение. Теперь необъятный синий океан, ночью казавшийся черным, уже не угнетал меня.
Случившееся позже произошло так быстро и неожиданно, что я до сих пор точно не знаю, как все это было. Только помню, что я нежился в лучах восходившего солнца и думал о том, какой будет приятный день, как вдруг стена шипящей, пенящейся воды рухнула на "Тинкербель" сбоку, захлестнула судно, бросила его плашмя и сбросила меня в воду, перекувырнув в воздухе. Секунду назад я сидел в кокпите, относительно сухой, а теперь вверх ногами летел вниз, прямо на дно морское.
Я размахивал руками и ногами, силясь подняться на поверхность, и уже выбивался из сил: грудь сдавило, глаза вылезали из орбит. Нужно было обязательно вынырнуть, пока я не успел сделать рокового вдоха, от которого наполнятся водой легкие.
Еще бы немного и легкие разорвались бы, но голова моя оказалась над поверхностью моря, и я стал жадно глотать воздух. Я думал, что увижу "Тинкербель" вверх дном, с мачтой, указывающей вниз, но она, выпрямившись, словно чайка, качалась на волнах. Швертбот был не далее чем в двух-трех метрах от меня. Подтянувшись к "Тинкербель" (я был обвязан спасательным концом), я схватился за поручни и попытался забраться на судно. Но не тут-то было: намокшая одежда была слишком тяжела для меня. Тем не менее я снова попытался подтянуться. Опять безуспешно. После этого я немного отдохнул.
Разумеется, можно было снять одежду, закинуть ее на судно, а потом вскарабкаться и самому. Но ведь есть же и более простой способ, подумал я. Мне пришло в голову, что надо схватиться за поручень, а тело приподнять вровень с поверхностью воды, потом, зацепившись ногой за поручень, подтянуться в таком положении. Следующая попытка (сил мне прибавила мысль о возможной близости прожорливой акулы) мне удалась — я все-таки влез на яхту.
Я плюхнулся в кокпит и лежал там, тяжело дыша и постепенно приходя в себя. Ничего страшного, в сущности, не произошло, кроме того, что я изрядно перетрусил да промок. Ни судно, ни я не получили даже царапины. Более того, я убедился, насколько остойчива моя "Тинкербель". Теперь мне незачем мучиться по ночам, дрожать в открытом кокпите. Отныне я буду спать в каюте в самую дурную погоду и буду знать наверняка, что судно мое не перевернется и я не попаду в мышеловку…"
Хотя волнение не ослабевало, Роберт Мэнри (его несколько раз сбрасывало в море) был уверен, что доберется до Англии непременно. Правда, у него были минуты уныния:
"Я скучал по жене Вирджинии и своим детям, Робин и Дугласу, мне не хотелось заставлять их зря волноваться, дожидаясь меня.
Меня охватила черная меланхолия. Были мгновения, когда хотелось повернуть на юго-восток, тем более что я успел починить руль, и отправиться на Азорские острова. Но после ужина, описывая события прошедшего дня, в блокноте, служившем мне вахтенным журналом, я обнаружил клочок бумаги. Это был листок из книги, который могла положить туда лишь Вирджиния. Там было напечатано, в частности, следующее:
"Чарлз Линдберг, в одиночку совершавший перелет через Атлантику, вдруг почувствовал, что дальше не может лететь. Он был в совершенном изнеможении. Руки его настолько устали, что не хотели повиноваться разуму. Тогда он сотворил простую молитву: "Боже, дай мне силы". И тут, по его словам, он ощутил в себе нечто такое, что взяло под контроль и дух, и тело, охраняя их подобно тому, как мудрый отец оберегает своих детей".
То, что я обнаружил этот листок в минуту безысходного отчаяния, было своего рода чудом. Текст, напечатанный на этом листке, помог мне сам по себе, но более всего поддержали мои иссякшие душевные силы, думаю, та любовь и преданность, которые подсказали Вирджинии положить этот листок в мой блокнот. Настроение мое поднялось, и вскоре я "встал на ровный киль"…"