"…Весь день 15 августа мы шли курсом 75°. В море было множество кораблей — масса грузовых и рыболовецких судов. Я даже заметил один крупный лайнер. Вечером, когда я уже поужинал, после захода солнца вдруг слева по носу увидел отраженные от облаков вспышки. Я присмотрелся. Вспышка, затмение, вспышка, долгое затмение. Вспышка, затмение, вспышка, долгое затмение… Неужели?.. Не может быть… Дрожащими руками я достал "Перечень огней и знаков" и открыл в нужном месте. В графе "Характеристика и сила огня" было указано: "Гр. Пр., Б(2); пер., 15 с.; пр. 0, 7 с., затм. 1,6 с.; пр. 0, 7 с., затм. 12,0 с. С 720000". В переводе на обычный язык это значило: "Группо-проблесковый, белый (2 вспышки); период 15 секунд. Первая вспышка 0,7 секунды, затмение 1,6 секунды. Вторая вспышка 0,7 секунды, затмение 12 секунд. Сила света 720000 свечей".
Я определил продолжительность вспышек и затмений по секундомеру. Сомнений не было. Это маяк Бишоп Рок. Причем (самое удивительное!) там, где он должен находиться согласно моим расчетам! Если бы я не боялся свалиться за борт, то я бы вскочил и пустился в пляс по крохотной палубе "Тинкербель"! Как здорово, что земля близка, хотя я ее еще не вижу.
В приподнятом настроении я плыл всю ночь, держа курс на мыс Лизард. Это была великолепная прогулка при луне, но при первых лучах зари я почувствовал такую сонливость, что пришлось лечь в дрейф, чтобы чуть соснуть.
Разбудили меня голоса: "Эй, приятель! Проснись! Янки, ты там? Мистер Мэнри, вставайте!" Я выскочил из каюты и увидел английский траулер, возле поручней которого стояли четыре-пять человек. Оказалось, что одним из них был капитан судна Смолл.
Вскоре он связался по радиотелефону с капитаном Хантером, у которого на борту находилась Вирджиния. Капитан Хантер ответил, что через четыре часа будет у "Тинкербель".
"Тинкербель" весело неслась по волнам в сторону мерцающего в темноте маяка "Лизард Хед", точно лошадь, почуявшая родную конюшню. Я гордился ею и был счастлив.
Она сберегла меня. Хотя падения за борт (особенно первое время) доставили мне немало жутких минут, благодаря "Тинкербель" я остался целым и невредимым. Она не могла оставить друга в беде: ей была свойственна чудесная привычка приводиться к ветру и останавливаться, как только я выпускал из рук румпель и шкот.
Да, "Тинкербель" охраняла меня. Она ни разу не позволила себе перевернуться вверх дном, чего я опасался, и даже когда крупные валы ударяли ей в борт, она тотчас же выпрямлялась. Если бы "Тинкербель" умела управляться, она пересекла бы Атлантику без всякой помощи с моей стороны. Она ни разу не поставила меня в безвыходное положение, и по этой причине я не боялся, что не доберусь до Англии. По моему мнению, она была истинным сокровищем.
Правда, у меня были и неприятные минуты, минуты одиночества и тоски, но в основном плавание оказалось благополучным. Эти приключения и переживания я не променял бы ни на что в мире. Плавание имело для меня особое значение, понять меня до конца могут только люди, долго лелеявшие какую-то мечту и осуществившие ее.
Плавание было насыщено событиями. В вахтенном журнале было записано о шестидесяти встречах с судами, несмотря на мои старания избегать районов оживленного движения. Лишь с 21 по 30 июня я не видел ни одного судна. Это доказывало, что Атлантика весьма населенный океан.
Меня очень тронуло, что по-прежнему жива традиция помогать терпящим бедствие, и я надеюсь, что все капитаны, которые спешили ко мне, чтобы убедиться, что со мной ничего не приключилось, простят меня за доставленные им хлопоты и трату времени. Я выражаю им свою благодарность и признательность.
И все же, что дало мне плавание, кроме осуществления давней мечты? Пожалуй, самым важным было то, что я смог посмотреть на жизнь, на человеческое общество со стороны, в некоей перспективе. В Атлантическом океане не было места для чего-то мелочного, приземленного, и, возможно, это способствовало тому, что душой я стал чище, чем был. Во всяком случае, я надеюсь, что это так.
Хотя временами я испытывал одиночество и печаль, главным ощущением моим были покой и мир. Мое судно оказалось самым близким моим другом, и хотя ветер и море подчас выступали как враги, чаще всего и они были приветливы. А когда случалось иначе, то они вели себя с присущей им прямотой и честностью. Узнать их — значило научиться их уважать.
В статье, напечатанной в фальмутском "Пакете", меня назвали героем. Это абсурд. Большому риску я не подвергался и занимался тем, что доставляло мне удовольствие. Я слышал по радио, что меня ожидает необычайно торжественный прием: будто бы тысячи людей ждут моего прибытия. По-видимому, это сущая пытка, и я уже хотел высадиться в Пензансе, а не в Фальмуте, чтобы избежать церемоний.