Собака, обеспокоенная резким тревожным запахом, недовольно ворчит.
Неизвестный прикрывает за собой дверь, щелкает зажигалкой, бросает ее в узкую щель между косяком и дверью. В мгновение ока комната вспыхивает огнем.
Собака с воем мечется за дверью, пытаясь спастись от пламени, больно кусающего лапы, голову и бока.
Горит ковровая дорожка в коридоре, горят обшитые вагонкой стены, горит деревянная мебель. Пламенем объят весь первый этаж. Дубовая лестница, ведущая наверх, мансарда, чердак…
Не включая ни фар, ни габаритных огней, «БМВ» отъезжает от дома, пару раз взвыв мотором на размытой дождем дороге, и сразу же исчезает в затуманенной непогоде.
Дом полыхает, как свечка, выбрасывая в небо огромные багрово-желтые языки пламени. С треском лопаются стекла узких готических окон. Объятые пожарищем балки летят в разные стороны и догорают на земле, потрескивая и шипя. Рушатся перекрытия крыши. Моросит дождь, но он не может погасить пожар. Небо над домом светлеет, как будто уже начался рассвет.
Одна горящая балка падает на близко стоящую машину. Пламя лижет серебристые бока «порше». Серебристая краска на боках автомобиля чернеет и сходит пластами. Но порыв ветра швыряет огонь ввысь, и машина загорается, не в силах противостоять огненной стихии. Охваченная пламенем, она через минуту взрывается, и грохот отдается в лесу долгим эхом.
С визгом из лопнувшего окна выпрыгивает собака. Длинная шерсть тлеет, лапы обожжены. Собака катается по грязи и от промозглой весенней влаги шерсть слегка дымится. Болят палёные бока. Собака жалобно скулит, но не уходит от горящего дома…
Дом догорает. Уже обвалилась крыша, прогорев дотла. От роскошного особняка остается лишь тлеющий закопченный остов. Усилившийся дождь безжалостно гасит последние угольки. Собака не уходит. Она зализывает раны и жалобно воет, глядя на дымящиеся руины. Ее плач сливается с воем ветра, запутавшегося в верхушках вековых елей…
Дом умирает. Редкие языки пламени становятся все меньше, сизый дым пожара прижимается к земле. Небо на востоке слегка светлеет, дождь стихает – начинается новый день.
Собака, жалобно скуля и припадая на обожженные лапы, уходит в лес.
Помню, что посреди ночи я проснулся оттого, что Инга встала.
– Ты куда? – сонно пробормотал я, нащупав рядом с собой пустую, еще теплую простыню.
Вместо ответа она прижалась к моим губам прохладным ртом и выскользнула из комнаты.
Во рту у меня было сухо, как посреди Сахары в раскаленный полдень. Страшно хотелось пить. Я нашарил на столике около кровати бокал вина (мы пили его вечером, когда поднимались в спальню) и жадно осушил его. Чуть горьковатый вкус коллекционного напитка не утолил жажды, но вставать и искать воду совершенно не было сил. Я снова уронил голову на подушку…
Мне снились цветные, яркие, ласковые сны. Сначала – берег моря, нежное солнце, волны, что-то невнятно бормочущие у ног, прохладная лазурь небес, горячий песок, пересыпаемый ленивой рукой. Рядом со мной – она. Золотоволосая голова запрокинута назад, лицо повернуто к солнцу, глаза блаженно закрыты, острые маленькие зубы прикусывают нижнюю губу. Ветер шевелит волосы цвета льна, отбрасывая их на спину.
Становится все жарче, солнце припекает. А ласковая лазурь моря так близко – она шепчет, манит меня, подкатываясь к ногам прохладной волной. Я хочу подойти к воде и не могу. Не могу даже просто пошевелить рукой – как будто меня кто-то всего опутал невидимыми верёвками.
Солнце становится всё жарче и всё беспощаднее… Оно лижет меня своим раскаленным языком, и от его укусов становится больно. Я сплю и понимаю, что сплю, что нужно, наконец, проснуться – и тогда прекратится это безжалостное солнце. Но нет сил поднять веки – как будто кто-то склеил их высококачественным клеем.
Солнце уже не просто лижет мне бока, оно грызет ногу, как разъяренная собака. Оно превращается в истерически воющего пса, и этот пёс остервенело гложет мою ногу. Я хочу оттолкнуть его. Но у меня нет сил даже пошевелить рукой. Я всё еще сплю.
Еще одна собака вгрызается в мой живот… Что за ерунда! Да здесь их целая стая. Что я им, «Педигри», в самом деле! Я делаю новую попытку подняться. Такое впечатление, что к рукам и ногам кто-то привязал стокилограммовые гири.
Я сажусь на постели и пытаюсь разлепить глаза. Голова такая тяжелая, как будто она высечена из гранита. Сквозь щёлочки сонных век я тупо гляжу на постель. Быстрые оранжевые языки бегут по сброшенному на пол одеялу. Простыня с одного конца тлеет.
Спальня освещена странным мерцающим светом. Сизые клочья дыма сгущаются под потолком. Жарко, страшно жарко… Я понимаю, что дом горит. Надо встать. Надо встать и идти, но почему-то тело совершенно не слушается меня.