— По твоей реакции я поняла, что ты боишься.
Провожу пальцами по ее щеке.
— Я не хочу тебя потерять.
Ее дыхание легкое и ровное, как будто она была готова к такому ответу.
— Я знаю, но, как всегда говорил мне отец: страх является временным. Сожаление — вечно.
Я шумно выдыхаю и переворачиваюсь на бок. Смотрю на потолок, на лунный свет, проникающий через окна.
— Джорни, тебе пересадили сердце. Для тебя действительно рискованно рожать ребенка, Афина была абсолютно здорова и умерла без всякой причины. Я просто… трудно идти на такой риск с тобой.
Она садится и поворачивается ко мне лицом.
— Ты хочешь сказать, что не хочешь этого?
Я быстро обнимаю ее.
— Нет, я вовсе не это имею в виду.
— Тогда что же ты хочешь сказать, потому что я не понимаю. Выражение твоего лица никогда не соответствует твоим словам.
Я выдыхаю, понимая, что веду себя как слабак, что должен проглотить эту ложь и быть честным с ней.
— Я говорю, что я здесь, но если я не выгляжу радостным, то причина не в том, что я не хочу иметь этого ребенка от тебя, — дотрагиваюсь рукой до ее живота, не сводя с нее глаз, — а потому, что я не хочу вас потерять. Дорогая, я через это уже проходил. И я не желаю испытывать это снова.
— Я не знаю, что сказать, чтобы тебе стало легче. — Джорни размыкает губы и проводит кончиками пальцев по моему плечу и татуировке сердца, которую я никогда не позволял ей рассмотреть. — Что это значит?
Откинувшись спиной на кровать, закидываю руки за голову.
— Я сделал ее через несколько месяцев после смерти Афины. Крючок символизирует Ретта, а сердце — ее.
Джорни поворачивается ко мне лицом, обхватив руками икры своих ног.
— Я знаю, что это будет нелегко. Может быть, если ты пойдешь на следующий прием, это успокоит тебя.
Я хочу согласиться с ней, но она без трусиков, и ее киска находится практически на уровне моих глаз. После столь долгого пребывания на корабле я не могу думать ни о чем другом. Я пялюсь на ее голые ноги.
— Я закончил с разговорами. — Обвиваю руками ее талию и сажаю к себе на колени, целуя со всей страстью. Одной рукой обхватываю ее затылок, а другой — подбородок.
— Я тоже. — Джорни судорожно стонет мне в рот, покачивая бедрами. — В последнее время я только и думаю о сексе, — признается она, и в ее голосе слышны нотки застенчивости.
Просунув руку между нами, я стягиваю шорты, чтобы достать свой член, и больше ни о чем не думаю, кроме как трахнуть ее.
— Прошло два месяца. Не жди многого.
— Я не буду на тебя злиться.
И тут она опускается на мой член, и я забываю обо всех своих страхах потерять эту девушку. Если я не могу иметь вечность, то у меня, по крайней мере, есть промежуток времени, потому что, бл*дь, это стоит каждой минуты.
ГЛАВА 42
Медленная качка в дрейфе — часто используется для удержания лодки в безопасном положении во время плохой погоды.
В январский день воздух слишком холоден, а мои мысли слишком беспорядочны, чтобы понять, что это значит. Мы идем по улицам Сиэтла, Линкольн молча держит меня за руку, погруженный в мысли, которыми не делится со мной.
Я никогда не чувствовала себя настолько совершенно. В мире, где я знала лишь частички себя, все мое существование обретает смысл. С ним, с этим ребенком и маленьким мальчиком, бредущим в нескольких шагах впереди нас в поисках пекарни, которая, как он уверяет, находится за поворотом.
— Она должна быть где-то здесь, — говорит Атлас, осматривая оживленные улицы Капитолийского холма (прим. пер.: густонаселенный жилой район в Сиэтле, штат Вашингтон, США).
— Почему мы снова позволили ему вести нас? — спрашивает Линкольн, внимательно следя за ним.
Ночной Сиэтл — не то место, где дети должны бегать по улицам, но ради пирога мы готовы на все.
— Потому что он следует указанием навигатора лучше, чем я.
— О, поверь мне, я знаю. Он разбирается в навигаторе на лодке лучше, чем Бэар.
Мы смеемся, его рука скользит в мою, и я думаю, может быть, Линкольн делает это, чтобы успокоить меня.
Сжимаю ее, благодарная за этот маленький жест утешения.
— Вот она! — Атлас указывает на улицу, где парень в неоново-зеленых шортах и халате танцует под музыку, которую мы не слышим.
Линкольн смотрит на мужчину, затем на Атласа.
— Мы возьмем с собой.
— Мне все равно. — Атлас подпрыгивает перед окном для еды на вынос «Pie Bar». — Я просто хочу пирог.
Это в буквальном смысле все, что они продают. Итак, мы заказываем пирог, Атлас завязывает разговор с парнем, танцующим рядом с нами, а я гадаю, о чем, черт возьми, думает Линкольн. Он почти ничего не сказал с тех пор, как услышал сердцебиение ребенка и слова: «Это девочка».
Может быть, он в шоке? Я понимаю, ведь у меня было такое же чувство. Пока я мирилась с его ложью и тем фактом, что во мне сердце его жены, у меня было достаточно времени до возвращения Линкольна осознать, что беременна. К сожалению, на него обрушилось все сразу.
Я все еще не до конца осознала, что стану мамой меньше чем через шесть месяцев. Но я не могла и мечтать о более спокойной беременности. Ребенок здоров, я здорова. Никакой утренней тошноты и тяги к странной еде. Никаких осложнений. Пока что. И я знаю о рисках. Не надо читать мне нотации, как это делали Эйв с Линкольном последние пару недель. Я готова пойти на это, чтобы родить ребенка вместе с ним.
Держать малыша на руках, быть мамой — это даже сложно представить, потому что я никогда не думала, что окажусь в таком положении. Никогда не думала, что проживу так долго, не говоря уже о том, что буду счастлива и влюблена.
Прислонившись к каменной стене здания, Линкольн впервые смотрит на меня, нас окружают сладкие запахи свежей выпечки и теплых ягод. Его пристальный взгляд по-прежнему влияет на меня и посылает электрический разряд, пробегающий по моим венам.
Как только он отводит взгляд, мое сердце замирает. Моя улыбка исчезает. Я подхожу к Линкольну и обнимаю за талию. Он притягивает меня к груди и губами прижимается к моему лбу. Между нами повисает неловкое молчание, а потом я отстраняюсь. Выражение его лица слегка смягчается, тело расслабляется.
— Все будет хорошо, — говорю Линкольну, кладя его руку себе на сердце. — Я чувствую это. В глубине своей души. — Наши взгляды встречаются, и я знаю, что он понимает смысл моих слов. — Мое сердце подсказывает мне, что так и должно было быть с самого начала.
Он слегка приподнимает брови, показывая свое удивление, а уголки его губ слегка приподнимаются в улыбке.
— Я тоже это чувствую. Она будет идеальной, и с нами будет все хорошо.
Прежде чем он успевает прижаться своими прекрасными полными губами к моим, Атлас протискивается между нами.
— Пирог уже готов? Почему так долго? — Не дожидаясь, пока мы ответим ему, он прикасается холодными руками к моему растущему животу. — Могу я назвать ее, раз она моя сестра?
Опустившись рядом с ним на колени, я застегиваю молнию на его куртке, а потом беру его руки в свои, чтобы согреть.
— У тебя уже есть имя на примете?
— Талис. Я узнал о нем в школе. — Его рука скользит из моей ладони на живот. — Оно означает «красивая вода».
Линкольн усмехается.
— Это прекрасное имя, — говорю я ему. — Оно идеально ей подходит.
Когда Атлас обнимает меня, я впервые осознаю, что мое место здесь. Я больше не живу временной жизнью. Я создана теми, кого потеряла.
Встав, прижимаюсь к груди Линкольна. Он улыбается мне, и на этот раз улыбка касается его глаз. Кто-то однажды сказал мне, что любить кого-то — все равно, что броситься в бушующее море и надеяться, что, в конечном итоге, не окажешься на берегу в одиночестве.
Я не буду одна. Не в этот раз.
