— Хотел убить. Если бы ты не… Но ты согласилась. По-настоящему. Теперь не хочу.
— Вот этим? — Анна повернула раковину, показывая ему побелевший палец на остром конце.
— Д-да.
— А потом?
— Потом я уплыл бы с тобой. Далеко, как могу. И там бы оставил.
Глаза-рыбы снова мелькнули перед ним, размываясь под толщей воды, которая так прозрачна, когда слой тонок, и так секретна потом, на большой глубине.
— А сам?
Павел пожал плечами.
— Не думал еще, да?
— Да.
И добавил:
— Мне все равно.
Теперь Анна улыбнулась. Положила раковину перед собой. Наклоняя голову, рассматривала, чуть сдвигая стакан, чтоб прорезавший шторы луч, преломляясь в стекле, падал на пятна, делая их яркими, почти горящими.
— Ты — мальчик.
Павел нахмурился, приготовившись услышать в голосе насмешку. Но голос женщины звучал тихо и серьезно.
— Так не проживешь долго. Надо чаще думать. Или чтоб кто-то думал вместе с тобой. Понимаешь? Тот, кто любит. Или кого любишь ты. Ты понял?
— Не знаю. Как можно думать? Рядом с тобой, как? Если ты — вот такая!
— Это не моя вина.
— Твоя! Я не могу жить! Сука! Я спать не могу, видеть ничего не могу! А тебе все равно, ты любишь этого вот!
Швырнул стакан и тот, кувыркаясь, врезался в фотографию. Снимок упал навзничь, осколки просыпались на пол, как странная угловатая вода, измазанная красным.
Солнце из-под шторы высветило лицо лежащей Анны, которое упавший поверх изогнутый осколок стакана превратил в морду с огромным глазом и острым выступом скулы.
— Пойдем в спальню.
Он поднял голову. И сразу закрыл глаза, спасаясь. От ее согнутых плеч со сползшим набок вырезом, мокрых черных волос, завившихся колечками, от треугольного лица, полного глазами и лбом, волной накатывала такая сила, что хотелось лечь, закрыться руками, и уже ничего самому, потому сам кончился, вышел весь, а если она захочет, то надо ползти, чтоб поцеловать краешек ногтя на узкой ступне, а потом взять ее всю, обязательно сломав, и после убить. Сила слабости, женское, пахнущее свежей кожей, вымытой пресной водой в душе — конечно, для него вымытой, потому что он сейчас рядом и, значит, только он имеет на нее все права, на эту игрушку, невыносимо красивую. Единственную. Уничтожить, чтоб никто никогда не занял его места, не посмел утонуть в этих волнах.
Резко кинулась боль в колени, ударившиеся об пол. Павел замычал и, протягивая руки, пополз к Анне. Вскочив, она отступила, ударив его по запястью ножкой упавшего стула.
— Перестань, немедленно! Пойдем, в спальню, да быстрее же!
И, омахнув легкой волной сквозняка от движения, пробежала мимо, шлепая по натертому полу босыми ногами.
Он бежал по длинному коридору, все так же протягивая руки, почти ничего не видя, потому что соль безумия разъедала мокрые глаза, но он знал, куда двигаться — запах ее красоты летел впереди, держа его ноздри. Он не хотел туда, где она с другим, каждую ночь: бежал догнать и, схватив за плечи, повалить в коридоре, на ковровую дорожку с черно-красными узорами. Но она исчезла за поворотом, и, ушибив плечо о распахнутую дверь, Павел застыл на пороге огромной спальни, рядом со сброшенной на пол мужской футболкой.
Еле видная за множеством вьющихся растений, заполонивших комнату, широкая кровать, застеленная черным шелком, увенчивалась в изголовье сложной конструкцией никелированных поручней и захватов, поднимающихся почти к потолку. Это выглядело, как сказочная корона великана или рисунок-чертеж инопланетного города, исполненный недобрым художником с точным умом.
И на середине черного с блеском поля, вытянувшись, лежала Анна, невыносимо нагая, с ярким цветком лобка и темными сосками на незагорелых грудях.
— Иди, — сказала, поднимая руки и ухватываясь сильными пальцами за свисающие петли из сыромятной, вытертой до блеска кожи, — иди сюда.
Качнувшись, Павел нашарил пуговицы рубашки. Потащил ее через голову, заторопился, не видя женщины через белую ткань, и сдернул, царапая подбородок. На ходу сбрасывая парусиновые туфли, повалился в изножие кровати и, неловко стащив шорты вместе с трусами, упал лицом в щиколотки, проводя рукой по узким ступням с поджимающимися от щекотки пальцами.
— Скорее, — она задыхалась, говоря, а тело выгибалось ему навстречу, — скорее, вот, затяни это, крепче. Ну же! Скорее!
Встав на колени, он, с трудом оторвав взгляд от ее груди, посмотрел на повисшие в петлях руки.
— Нет… Нет! Я не хочу тут, как вы с ним. Нет! Я хотел — на море, там маленький пляж. Думал об этом, когда ты со мной, ночью. И раньше тоже. Я…