— Сделай это!
Она билась под ним рыбой, и колени распахивались, принимая его. Но тут же сжимались, отталкивая его бедра. Отворачивая лицо, прижималась грудью, и снова ускользала, но не убирала рук из петель.
— Анна, Анна… Анна. Да подожди же! Я хочу!
— Да. Да!
— Еще спросить! Ты ответишь? Сейчас, ответишь, как там, в столовой?
Откатился, обхватывая руками согнутые локти, будто стараясь сам себя не пустить к ее телу, и она, дрожа, спрятала лицо в черную подушку.
— Спрашивай, — сказала глухо.
— Ты… — он сглотнул, чтоб не дрожал голос, — только правду, Анна. Ты сама хочешь этого? Чтоб привязать?
— Я?
В тишине слышались гудки автомобилей на дальнем шоссе. Ветер шевелил ветки платана и штора шуршала, вздуваясь светлым пузырем. Покачивались по стенам ползучие побеги, делая комнату похожей на странный чужой мир. Ее руки поползли вниз, высвобождаясь. Подтянув ноги, Анна села и приблизила свое лицо к его лицу. Горячее сладкое дыхание. Он пил его, как пьют дорогое вино, махнув рукой на то, что будет завтра. И еле видел ее в кружении предметов: поручни, петли, широкие листья с чужим пряным запахом, захваты, карабины с защелками, светлая штора, черные простыни, нагретые летней жарой. Сильные руки легли на его шею. Одна на основание затылка, другая скользнула ниже, гладя плечо.
— Нет. Я не хочу этого. С тобой — не хочу. Сладкий мальчик, мой навсегда.
Он замер, прокручивая мелькавшие в голове картинки. Плачущая Анна, покорно идущая, ложась навзничь, протягивающая красивые руки, в ожидании привычных жестокостей, без которых этот, ее хозяин и властелин, не может, не видит ее красоты…
— Да. Пусть тот был такой, твой скотина, а я — нет. Анна…
Время вздулось пузырем, как светлая штора под летним ветром, и опало, чтоб снова подняться, заполняя весь мир тем, что делалось сейчас на широкой постели черного шелка. Руки и ноги, плечи, ее бедра и его руки на них, губы, краешек уха, теплое местечко на шее под волосами, вздрагивающий живот. И его живот, прижимающийся к женской коже. Сильные пальцы, на лице, на бровях, по скулам, будто разыгрывая неслышимую мелодию. Два голоса, говорящие летучие глупости, окруженные летней жарой маленького города, в котором — все можно, совсем все, если оно позвало и нет сил сделать иначе…
— Анна. Анна. Аннннаа-а-а!!!
Ударяя ее животом раз за разом, подхватывал руками за плечи, чтоб успела, чтоб вместе. Звал по имени, чтобы не уйти одному, и смотрел в глаза, не закрывая своих, потому что глаза-рыбы затуманивались все сильнее, будто она уплывала на глубину, под толщу прозрачной воды. И понял, по клубившемуся в глазах-рыбах туману, она успеет.
— Да! — ее крик догнал собственное имя, кинутое им из разверстого рта. Черные простыни вздыбились, стали жесткими, и по ним поползли со стен зеленые плети, кивая изогнутыми побегами. Упал с потолка тяжелый неземной запах и, обнимая ее шею, вздыбливаясь на гребне неостановимой уже волны, Павел увидел: расширились глаза, занимая почти все лицо, а рот, теряя цвет, разошелся круглой дырой, двигая в уголках загнутыми живыми отростками.
— Ан-на? — упал на нее сверху, придавливая в судороге, которой никакой ужас не мог уже помешать. И, всплеснув собой, как хвостом по волне, женщина поднялась под ним, двигая жадным лицом с линзами выпуклых глаз, и, забившись, одним движением сильных, как рычаги, рук с рядами зубчатых шипов от плеч до кистей, сломала ему шею.
— Мой, мой сладкий, мой!!! — голос скрипел осколками, падали вокруг разрезанные им плети, чернели, скручиваясь и умирая. Дышало под клубком тел огромное пространство, проваливаясь глубокими дырами и выпирая неровными комками.
Придерживая на весу сведенное судорогой тело, она смотрела в пустые глаза и, когда судороги стихли, отпустила на себя, расставив поверх потной спины огромные рычаги рук. Смотря в потолок, улыбнулась растерянно и счастливо, ощутив, что уходят острые зубцы, затягиваясь кожей с нежным загаром. А потом вздохнула прерывисто, как вздыхают наплакавшиеся дети. Укладывая треугольную голову с огромными, темными и все еще широкими глазами без зрачков на неподвижное плечо, сказала в мертвое ухо:
— Я, правда, не хотела. В петли.
Вскоре Анне захотелось спать. Выбравшись из-под тела, она легла к мертвому Павлу вплотную, обняла и закрыла глаза, но потом, вспомнив что-то, вздохнула. На лбу, под спутанными прядями волос, тенью легла черточка.
Протянула красивую руку. Прижала трубку к уху.
— Саша? Не сердись, пожалуйста. Он пришел все-таки. Да.
Выслушав, добавила сокрушенно:
— Ну, да. Ты же знаешь, я сама — никогда… Не открою, никому. Я…