Лёшка слушал тетку и смотрел, как под ее пальцами на песке оживают волны, заползая одна на другую. А потом тетя Люба грубо и небрежно провела босой ногой по своему рисунку. Как будто и не было всего этого волшебства.
Лёшка поправил кепку, отряхнул майку от налипшего песка и пошел к воде.
— Ничего не понимаю? Как у тебя получается? — спросила мама, удивленно смотря на старшую сестру.
— Да тебе и не надо. Ты — мать, ты хочешь, как лучше, а мы с ним — художники, мы видим, как нам хочется. — Люба засмеялась и легла на спину, подставляя лицо ветру и солнцу.
— Меня больше собака интересует — откуда эта кроха?
— Да я сама не поняла. Да и не в этом дело, откуда он. Вот ты думаешь, что мы с ним до этого собак не видели? И собаки, и кошки, и лошади были. И в зоопарк ходили, и даже с дельфинами плавали — не интересовали они его. Вот на секунду остановится, и все. Вот словно робот. Возле пруда нашего белки живут, сами на плечи прыгают — неинтересно. Голубей кормить на площадь ходили — кормит, а сам вдаль смотрит. А тут эта кроха — и сразу любовь. Да он когда заговорил, я не сразу поняла, мне ж ночами снится, как он меня обнимает и шепчет: " мамочка, я тебя люблю". А тут вон собаку полюбил, тебя обнял, а я… — и мама заревела.
Она давно не плакала вот так, чтобы вытеснить свое горе, обиду и поломанную жизнь.
— Ну, дуреха, угомонись, — Люба обняла сестру большими сильными руками, — Завтра в музей поедем. Будем сына твоего из тумана вытаскивать
Лёша зашел в воду по колено. Волны врезались в него, расходились, а потом снова смыкались, будто и не было на их пути преграды, и хоть вид у них был грозный, прикосновение было нежным, словно море облизывает ноги огромным языком. От каждой волны Лёшку покачивало, и он с трудом держал равновесие. Он сделал шаг, еще и еще — края коротких шорт намокли и неприятно липли к ногам. Вдруг к бедру что-то прикоснулось. Нежно, едва задавая, словно крылья бабочки. Лёшка опустил взгляд — бело-прозрачный кругляк с тонкой сиреневой звездочкой по центру махал крыльями и снова столкнулся с ногой.
— Еще Бодун. Морской Бодун. Мой, — сказал Лёшка и подставил ладонь под медузу.
Медуза была крупная, на ощупь, как бабушкин холодец. Она, то сжималась, то расправляла свою прозрачную юбочку в такт набегающим волнам. Лёха взял ее в руки и лизнул. Медуза была мокрая, прохладная, соленая и не шевелилась. Но, как только он опустил ее в воду, морская бабочка вновь заработала своим крылышками. Маленькая медуза переплывала с волны на волну — Лёшка за ней.
Люба обнимала ревущую сестру, когда послышался щенячий лай. Да и лаем это назвать нельзя, скорее писк, переходящий в вой. И в этом звуке были страх и боль. Женщины обернулись и увидели, как маленький песик скулит в сторону все усиливающихся волн. Первой вскочила Люба, она широкими шагами, вприпрыжку побежала в воду. И только теперь мама заметила Лёху. Тот стоял в воде по самые плечи, а за его спиной поднималась огромная волна.
— Лёшаааа! — закричал она и бросилась на помощь.
Как в замедленной съемке: волна накрывает ребенка, Люба бежит по воде, расплескивая вокруг себя тысячи брызг, щенок протяжно и хрипло завыл — а она все бежит по мокрому песку, ноги застревают, проваливаются, и каждый шаг все тяжелее и медленнее, и она падает.
Люба выхватила из воды красную майку. Как тряпичная кукла или котенок, взятый за шкирку, Лёшка болтался на вытянутой руке тети Любы.
Мама ползла на коленях, обессиленная страхом, боялась посмотреть в сторону моря.
Люба поставила племянника на песок, посмотрела, оттянув веки, на белки глаз, послушала дыхание и повернувшись к сестре, сказала: «Ну что, будем поздравлять водолаза с первым удачным погружением?»
Мама улыбнулась, подошла, чтобы обнять сына, но тот отстранил ее рукой, а потом отогнул край майки — там, свернувшись желейным клубочком, лежала медуза
— Второй бодун. Мой
— Твой, — засмеялся мама, и, наконец, обняла мокрого сына.
Второго бодуна посадили в пластиковую корзину с морской водой и потащили в дом. Люба несла медузу, Лёшка — своего маленького спасителя, а на маму навешали полотенца и зеленое покрывало. Она была похожа на сбежавшую с детского утренника елку, и обычные дети звонко бы смеялись над таким нарядом. Но Лёшика это не интересовало.