— Давайте, ребята, я вас подкину, пусть это будет оливковая ветвь в виде транспорта. Мы сегодня отлично поработали.
Она вздохнула, но потом согласно мотнула головой. В странных тенях и бликах света части тел Айрин и Дэниэла сливались, представляя свою версию чудовища Кроненберга[14].
— Вы оба выглядите не ахти, — Реджинальд поставил модель самолета на полку рядом с винтажным проигрывателем, затем подошел к двери и открыл ее для них. — Моя машина там, не запертая. Я буду через пару сек.
— Уродливый желтый минивэн, правильно?
Он показал руками на выход, как швейцар.
— Именно так, золотце.
— Спокойно, спокойно, — сказала она Дэниэлу.
Когда Айрин и Муха уковыляли, Чарльз сказал: «Похоже, у кого-то сегодня будет перепихон».
Реджинальд вернулся, поднял бонг и подтянул золотистое кресло-мешок к столу в форме сердца.
— Думаешь, он сможет его поднять?
Адам покачал головой.
— Не в таком состоянии.
— Было бы желание, а возможность найдется.
Реджинальд сделал глубокую затяжку, емкость бонга наполнилась дымом, он задержал его в легких, раскачиваясь при этом взад-вперед, словно ему невтерпеж, а потом наконец выпустил облачко под потолок. Окинул взглядом остатки пиршества.
— «Идеальное местечко». Выходит легко.
— Как дерьмо из утиной жопы.
Адам положил руку на живот и почувствовал, как он урчит.
— Я в этом последний раз участвую.
Поставив бонг на стол, Реджинальд сказал: «Считай, что это очищение толстой кишки». Его челка была такой длины, что он мог закинуть ее на слегка конический свод черепа. Всякий раз делая так, он, независимо от своего прикида, выглядел изысканно, как гламурный чудак.
— Мне пора. У нашей мухи свидание.
— Не хочешь быть кайфоломом.
Реджинальд кивнул: «Худший злодей всех времен».
Чарльз поднял крылышко, словно дубинку: «Чокнутый ублюдок. Проваливай отсюда».
— Пока, Реджи.
Он указал пальцем на Адама.
— Не забывай…
Адам поднял руки: «Ага, ага, вишенка и всё такое».
Реждинальд ехидно улыбнулся: «Молодец. Не забывай!»
— Если бы только мог.
После его ухода Чарльз в основном молчал, немного поел, но больше налегал на пиво. Адам съел еще пиццы, чтобы ослабить жжение после крылышек. Чарльз вытряхнул в рот остатки пива, затем сжал банку в ладони, пока она не превратилась в лепешку.
— Наверное, с дырками.
Он поднялся, чтобы принести следующий шестерик, великана прилично штормило; по возвращении он сказал: «Думаю, Ада ушла от меня».
Адам отложил пиццу.
— Что?
— Я имею в виду, навсегда.
Адам вытер руки хлипкой салфеткой.
— Ушла? Что стряслось?
— Ты ведь меня знаешь. Я просто пытаюсь всё забывать, ну, ты понял. Это такая тактика, которая никогда не срабатывает, ведь так?
— Что она сказала?
Потупив взгляд в стол, прямо в середину захламленного сердца, Чарльз сказал:
— Она села в свою машину пару дней назад и отправилась в долгую поездку. Ее слова. Я звонил неоднократно, но она не берет трубку. Перед этим я обмолвился, что собираюсь на рыбалку. Это в первый раз за долгие годы, но она была категорически против. «С чего это вдруг ты решил?» — спросила она. Возможно, она подумала, что может так меня потерять, а возможно, хотела защитить то, что уже потеряно, компенсировать, ну, ты понял. Я сорвался. Мне не следовало, но я сорвался.
— Честно говоря, — сказал он, встретившись взглядом с Адамом и тут же опять уставившись в стол, — я заскучал по Тэссе больше, чем обычно, что, черт побери, многое объясняет. Я помню, как первый раз взял ее на рыбалку, даже не знаю, как мне удалось убедить Аду… была великолепная погода. Озеро лишь слегка рябило, только от лодки расходились маленькие волны. Она была такой очаровательной в спасательном жилете и держала удочку, словно волшебную палочку. Когда она поймала рыбу — «Она тянет, она тянет», — вопила она — я помог ей смотать леску, держа свои руки поверх ее. «Почему она так упирается, папа?» — спросила она. «Почему?» Я ей так и не ответил, а просто затащил рыбу в лодку… это была какая-то глубоководная морская рыба. Мы были на каком-то долбанном озере, прикинь. Я никогда не видел ничего подобного. Похожая на морского черта с костяными зубами, практически сплошная пасть, изогнутый черенок с затухающим огоньком на кончике, к тому же все эти цвета на ее теле. Сине-фиолетовые полоски, желтые точки вокруг глаз. Еще какая-то херня, которую я не могу вспомнить, или просто не найду слов, чтобы это описать. Но как только она увидела рыбу, извивающуюся на крючке, она заплакала навзрыд. Без удержу. Я говорю ей: «Всё хорошо, всё хорошо». Я подумал, она рыбу испугалась, но потом до меня дошло… она плакала из жалости. «Я отпущу ее, — сказал я. — Не волнуйся». Когда я бросил рыбу в воду, та просто плавала поверху, на боку, с широко открытыми глазами, огонек на черенке полностью погас. Тэсса следила, как рыба качается на поверхности, молча, и продолжала следить за ней, когда я причалил к берегу и взял ее на руки. Я не знал, что сказать. Мне такое никогда особо не удавалось. Потом у нее постоянно был такой взгляд, будто она всё еще наблюдает за качающейся на воде рыбой. Я пробовал говорить с ней о школе или фильмах, ну, ты знаешь, спустя годы, а она всё следила за ней. Я всегда считал, что это моя вина. Я до хера виню себя во всём… даже тогда, когда Ада вроде как должна была следить за ней, а она упала в эту чертову реку. Меня там даже не было. Я был дома, возился с грузовиком или колдовал над копытом Хирона. Я спрашивал себя: «Упала бы она, если бы я был там?» Забавно, на самом деле, как одно событие или все эти связанные в одно происшествия могут иметь что-то наподобие эхо-эффекта. Как это можно контролировать? Как на это реагировать? Думаю, никак. Ты играешь на музыкальном инструменте, ебешься с этим долбанным движком или убираешь конский навоз, а в это же время всё вокруг рушится.