— Жуткая хрень.
— Иногда ловлю себя на мысли, насколько легче было бы, если бы я жил с человеком, которому не довелось пройти через подобное, все эти приступы паники, тревоги, — сказал он, вертя пальцами кольцо пивной жестянки, пока оно не оторвалось. — Это мысли настоящего эгоиста. Она повторяет, как сильно я ей помог, но иногда мне кажется, этого мало.
— Не всё в наших силах.
Адам попробовал крутнуть кольцо на столе, но у него не вышло.
— Я хочу сделать больше. Мне становится стыдно, когда я сравниваю ее с отцом, с тем, как безгранично они оба могут отдаваться идеям. Не воплощению, а лишь самим идеям.
— Идеи обладают огромной силой, иногда большей, чем сам результат.
Они оба задумались над этим — идея идеи.
Адаму показалось, что он слышит ветер в ушах, поэтому он засунул в них пальцы и покрутил.
— Что тебе известно о последнем прыжке отца?
— Что ты имеешь в виду?
— Не знаю. Что-нибудь, что выходит за рамки?
— Да вроде нет. Это было довольно-таки давно. Насколько я помню, возможно, он выглядел слегка отрешенным, чуть больше, чем обычно, по крайней мере. С чего вдруг?
— Да так, из любопытства.
— Твой отец — хороший человек. Он совмещал всё, пока это было в его силах. Не думаю, что это конец для него. Он бы не заставил себя пройти через это ради какого-то пустяка. С его-то умом… даже представить не могу, что за чертовщину он состряпает. Он вернется.
— Я слышу, тут говорят про легенду? — с шелестом бисерной занавески в дверном проеме показался Джереми. Он развел руки в стороны. — Этот старик вообще существует? Я вижу его на фотографиях. Я слышу, как все о нем шепчутся «Он возвращается», но существует ли он на самом деле? — У него были красные глаза, словно он накурился с Мухой.
— Надо бы выбросить тебя из самолета даже без сраного зонтика, может, это приведет в сознание твой зад.
— Пффф, зонтик — всё, что мне нужно. Я прилечу на нем, как Мэри Поппинс.
— Думаю, нам следует проверить эту гипотезу, — сказал Адам.
— Такой упоротый, как сейчас, он, скорее всего, сможет.
— Точно, бля, смогу. Кому нужны эти крылатые комбезы, высотомеры, парашюты, — он бросил взгляд на Адама, — твой гениальный отец тут ни при чем. Всё, что мне нужно, это мое аэродинамическое тело. — Джереми принял позу Геркулеса. Он был среднего телосложения, но живот выпячивался.
— Дерьмо. У моих яиц больше аэродинамики.
— Как и у «Гинденбурга».
Джереми схватил себя за промежность и сказал: «Я вам покажу „Гинденбурга“».
Чарльза позабавила его дерзость.
— Пожалуйста, не надо, — хмыкнул Адам.
Нахмурившись, он сказал: «Вы двое думаете, что такие остроумные. Такие хорошие и всесильные».
— Как по мне, ты уже перебрал.
— Ты у меня уже вот где сидишь, Адам. — Угрожающе ткнув пальцем, Джереми приблизился к нему. — Сын легенды, папенькин любимчик. Ну, что ты сделаешь?
Чарльз приподнялся.
— Надеюсь, я вам не мешаю?
Джереми опустил руку и уставился на плакат Джимми Хендрикса за их спинами, где голову покойного музыканта украшал изогнутый нимб в растаманских цветах.
— Выдохни, — сказал Адам.
Очнувшись, Джереми стиснул кулаки и, держа перед собой, сказал: «Оставь свои советы при себе!»
Чарльз сделал шаг к ним.
— Давай будем реалистами, ты знаешь, что никто из нас не станет ссать на твою сраную жопу, если она будет пылать, но ты должен научиться, сука, расслабляться.
Джереми разжал кулаки.
— Ладно. Мне нужно отлить.
Его пошатывало.
— Давай не обоссысь.
Джереми пошел к дверям.
— Туалет туда, — крикнул Адам, когда Джереми захлопнул за собой дверь.
— Может, он проспится на поле, — сказал Чарльз.
— Ссать на твою сраную жопу, а?
— Слишком жестко?
— От тебя можно было ожидать, — Адам оглядел груду ободранных крылышек на столе, длинная тонкая кость на каждом выломана из радиуса. — Еще будешь?
Чарльз изучил горку костей, на мгновение задумался, как сильно они напоминают погибших солдат, небрежно раскиданных вокруг, затем снова присел, посмотрел на Адама через стол, а потом снова на кости. Улыбаясь и почти смеясь, он сказал: «Повсюду груды мертвых тел».
Адам не мог поверить, как такое замечание, пусть и сказанное в шутку, не пробуждает в нем болезненных воспоминаний.
— Ты…
Грохот, словно взорвался двигатель самолета.
— Твою мать! — под Чарльзом сложился табурет.