Не знаю, сколько я смогу писать. Это слишком больно. Чтение предыдущей записи вызывает приступы тошноты и головокружения. Ребенком я записывал свои сны. Иногда я забывал сделать это, в другой раз просто забывал сон, словно он утонул в моем сознании. Я убил его и теперь оплакивал. О, Боже… мне пришлось спешно удалиться в ванную комнату, чтобы извергнуть желудочную кислоту. Она обожгла мне внутренности, горло и рот. Хуже того, казалось, что, выходя, желудочный сок пытался меня переварить. Казалось, что жжение никогда не кончится…
Как уже говорил, я пытался вести дневник своих снов, но ушел не один год, пока я наконец-то заполнил единственную тетрадь. А сейчас я не могу найти ни ее, ни каких-либо других заметок о ночных повествованиях из моего прошлого. Возможно, оно и к лучшему. Но один сон, который я видел недавно, никак не выветрится. Врезался, будто только что просмотренный фильм. Никуда от него не денешься, черт его подери. Полагаю, что его следует рассказать:
Я обнаружил, что лежу на пляже, ни прошлого, ни будущего, лишь равномерное дыхание моря. Открыв глаза, во сне, я почувствовал, что не один. Присутствие кого-то или чего-то, нуждающегося в моем наставлении, бдительности и защите. И в то же время я не знал о его местонахождении, и потому моя миссия была обречена на неудачу. Ощущение неудачи было осязаемым. Оно вдавило меня в песок. Собрав все силы, я встал, чувствуя себя Атлантом, удел которого держать на своих плечах землю. В полный рост, навстречу ветрам, вот тогда я и увидел ее.
Я больше не могу продолжать. Я пытался, но есть ноша, которую не поднять. Сегодня что-то случилось, что вынудило меня закончить повествование, так я и поступлю:
Я увидел ее. На берегу. Свою драгоценную дочь. Она выросла вне чрева. Высокая. Уже женщина. Одетая в какое-то белое платье, словно для свадьбы, которой у нее никогда не будет. Но либо воображение моего подсознания ограничено, либо оно играет моими эмоциями, страхом и подавленностью. Лицо этой женщины… я назову ее именем, которое было обговорено еще в начале беременности, созвучное с именем Лилианна, именем ее матери… лицо Марианны не было сформированным. Ниспадающие белые локоны крепились к светлой, почти прозрачной коже, где на висках то там, то здесь проступали голубоватые вены, но оно сужалось, как будто у ампутанта… ее лицо сужалось в утробный плод. Губному желобку еще предстояло спаяться, а пока он свисал, как два кожаных лоскута, образуя с беззубым сияющим ртом черный треугольник. Нос был плоским, свиноподобным. Глубоко посаженные глаза размещались ближе к бокам головы вместо передней части лица. Я почти уверен, что, попытайся я погладить ее по щеке, та бы оплыла, словно воск. Проклясть мою дочь, наделив недозрелым лицом — это невыносимый ужас. Это несправедливо. Я почувствовал, что хочу, осмелюсь ли я написать, проклясть Бога. Но те ощущения — дикий полет сновидения, и, проснувшись и утерев слезы, я молил о прощении. Мне еще предстоит исповедаться у отца Иосифа, что, как только соберусь с духом, я сразу же сделаю.
Однако здесь сон не кончался: поскольку моя миссия заключалась в том, чтобы защитить Марианну, поддерживать и любить ее, я не думал отступать, и то, как она выглядит, не имело значения. Она — моя дочь. Поэтому я побежал за ней, но она ускользнула. Исчезла. Я искал повсюду, но тщетно. Я мотался вдоль берега, думая, что потерял ее навсегда… опять. Я звал ее: «Марианна! Марианна!» Но чем дальше я убегал, тем сильнее становилось мое одиночество. Я вскарабкался вверх по каменистому подъему холма и не останавливался до тех пор, пока не добежал до утеса, нависшего над бушующим морем. По неизвестной причине место оказалось Средиземноморьем. Подобные виды я встречал лишь на почтовых открытках. Я присел на край утеса, почти задыхаясь. Я рыдал. Такие рыдания бывают только во сне, потому что с тобой плачет всё вокруг, содрогаясь и всхлипывая, словно и у природы имеются легкие и слезные протоки. В реальности же рыдают лишь Господь да я. Больше никто. Господь повсюду. Я знаю, не иначе. Но этого не ощущается. Прости меня…
С того места на круче, свесив ноги, я уставился на бурлящую и шипящую серую воду. Солнце всё еще не зашло, но его огонь не давал света. Я слышал, как волны накатывают на скалы, напоминая по звуку треск и хруст костей. Вдруг я заметил тело на воде, которое то засасывали, то извергали волны. Я знал, что это, наверняка, Марианна. Чтобы спасти ее, я поступил так, как на моем месте поступил бы каждый отец. Я бросился в пучину. Вынырнув, я ее не увидел. Море штормило. Я плавал и звал ее. Я хрипел ее имя, захлебываясь соленой водой. Я барахтался в волнах, пока усталость не взяла верх и я отключился или заснул. Возможно, в это время я уже видел другие сны, а может, спал без странных видений, кроме того, в котором уже пребывал. Спустя столько времени мое тело сморщилось, словно в формальдегиде. Меня выбросило на берег острова с черным песком. Я глубоко зевнул. Песчинки оказались крохотными крупицами угля и толстыми завитушками пепла. Это всё, что я увидел на том клочке. Он был настолько мал, что едва мог сойти за остров. Боковым зрением я заметил рядом с собой фигуру. Смутную. Размытую. Нечто вне времени. Обернувшись, чтобы взглянуть на нее, я не мог определить, то ли у нее лицо из плоти, то ли из утробного плода, как у Марианны. Я не сдержался и спросил: «Как думаешь, она мертва?»