Я некоторое время ничего не писал в этой тетради, хотя пытался. Моменты отрезвления приходили и уходили, сопровождаемые головной болью, жалящими мыслями. Мои попытки писать в состоянии бесчувственности и безразличия, однако, показали, что читать это невозможно, как почерк, так и содержание. Лампы заставляли меня смотреть на строчки в тетради и больше никуда, иначе я бы ослеп. Они заставляли меня сосредоточиться. Я сидел в тумане фимиама. Странным образом это слегка успокаивало. В нем был лишь я.
Какое ужасное ощущение… ведь всё, что я знаю, что пишу сейчас, в равной степени неудобочитаемо, недоступно пониманию. Думаю, что Отец Иосиф обо всём догадывается. Кого я пытаюсь обмануть? Он достаточно хорошо осведомлен о моих проблемах, именно поэтому у меня с десяток непрослушанных сообщений от него. По крайней мере, я думаю, что от него. В последнем из тех, что я заставил себя включить, он протягивал мне руку помощи. Не могу сказать, что избегаю его. Просто щажу. Но если мне удастся прийти в себя, я, возможно, отправлюсь к нему покаяться в грехах. Но зачем? Спастись от ада, когда собственная дочь застряла между двух миров? Это несправедливо. Несправедливо. Несправедливо. Несправедливо. Несправедливо. Несправедливо. Несправедливо… Я пишу слова, но от этого ничего не меняется. Как и от всего остального. А иногда я даже чувствую, что молюсь не то чтобы без отклика, а скорее в пустоту. Мне правда нужна его помощь. Отца Иосифа. Часть меня с ненавистью признается в этом. Я только что вспомнил, что сегодня Пасха, в этом жестоком месяце апреле. Настенный календарь на кухне подтверждает. В этот день наш Господь воскрес. Три дня и три ночи. После того, как он принес себя в жертву за наши грехи. А я, кажется, усугубляю его положение, вгоняя глубже гвозди и шипы, прокручивая в ране копье. Его слезы — мои, а мои — его. Я признаю, что грехи мои, главным образом, в мыслях. Хотя и поступки небезгрешны. Чревоугодие да бутылка. В недавнем приступе гнева я швырнул о стену четки так, что бусины разлетелись по полу. Крестик так и лежит там, перевернутый. Самый последний грех, совершенный пару минут назад, мысль в виде вопроса: почему моя дочь не может воскреснуть? Я ведь читал Библию. Кроме Иисуса был ведь еще и Лазарь, закашлявший в своей гробнице. Было множество усопших святых, восставших из могил и вошедших в святой город. Значит, это возможно. Когда был последний раз? Почему не сейчас? Почему не она? Не этим ли она сейчас занята? Спящая в гробу размером с обувную коробку? Так ли это? Тогда, Боже, пробуди ее. Боже!
Я вышел на кухню и выпил пару рюмок. Стало легче. На мои вопросы есть ответы, так мне говорят. Просто некоторые пока не известны, другие вызывают споры, а иные, как говорится, высечены в камне, но они меня не устраивают. Детали, в сущности, бюрократические. Я понимаю, что мне нужна помощь. Со мной что-то не так, накопилась настоящая зеленая тоска. Жидкость, при виде которой брезгливо скривился бы и Гиппократ. И я не сомневаюсь, что она заразна. На кухне я слушал сообщения, похоже, что от Отца Иосифа. Его беспокоит мое состояние, он переживает. Мы никогда не были слишком близки, как, возможно, следовало бы, но я знаю, он искренен. Он мне нужен. Кажется, он хочет пригласить меня на службу, посвященную Тому, кто восстал из мертвых. Думаю, я приму приглашение.