Нельзя сказать, что день прошел впустую. Я кое-что узнал. В то время, как остальная часть прихожан делали вид, что не следят за мной, я поговорил с Отцом Иосифом. Каждое мгновение я думал о том, как, должно быть, он улавливает в моем дыхании выветрившееся жало змия. Я видел, как подергивается его круглый сальный нос. Я пришел на службу, как вы бы сказали, подшофе. Но не столь пьян, как бывало когда-то. Я мог идти и разговаривать, хотя и едва, и даже помню, правда, расплывчато, большую часть происходящего.
Отец Иосиф, несомненно, был рад меня видеть, если не сказать удивлен, но и обеспокоен, вероятно, из-за специфического запаха моих слов, а то и по причине моей неуверенной походки. Я приветствовал его как старого друга, сделав вид, что не был отшельником последние несколько месяцев, словно темные круги под глазами не выдавали утрату, безымянное сомнение. А может, это была двусмысленная ненависть. Разница между ними казалась ничтожно малой. Мы делаем различие между сомнением и ненавистью ради удобства, удобства самой речи.
— Я знал, что ты придешь. У нас сегодня весьма солидное собрание. А, вот, посмотри на всю эту малышню… — из-за мокроты в горле голос его оборвался. Он вставил палец за воротник, поводя им туда-сюда. Время от времени круглые стекла его очков ловили свет, превращаясь в сияющие диски, полностью скрывающие глаза.
— Я…, — продолжил он, прокашлявшись, чтобы дать выход словам. За плечом Отца Иосифа, состоящим из пылинок и точек, висело распятие почти в натуральную величину, где Иисус распростер руки с выражением лица, лишенным любых эмоций, кроме спокойного приветствия, но я, ощущая тонкую струю речи Отца Иосифа, не мог отделаться от мысли, что если Иисус приветствует меня или кого-либо другого, то зачем ему прибивать ладони, изображая вынужденное приглашение? На мгновение мне показалось, что Отец Иосиф мог услышать или прочитать мои мысли, если судить по его выпученным глазам в моменты, когда мне удавалось их разглядеть, но я знал, что это смешно. Лишь Богу дано было знать. Тогда я подавил порыв броситься ему в ноги и покаяться во всём, а затем подползти к алтарю и предать себя Его воле. Все вокруг, вероятно, посчитали бы, что это говорит алкогольный дух из самых горьких, овладевший моим рассудком.
— Святой Петр, — прозвучало кодой тому, что он сказал перед этим. Он смотрел на яркую мозаику святого, распятого вверх ногами, застрявшего в бесконечном падении, с ореолом вокруг головы. — Твой тезка, не так ли? Замечательно, просто замечательно.
Я пришел к нему за помощью, как тогда, в начале. Но что-то было не так. Чего я совсем не ожидал, так это своего отношения к остальным прихожанам. Они прижимали к себе детей, проходя мимо меня, делая вид, что рассматривают множество пасхальных лилий, украшавших каждую нишу, ступеньку и полку. Я увидел Роберта с блестящим пробором в уже редеющих волосах, сидящего с извивающимся четырехлетним сыном. Он обернулся, возможно, выглядывая свою доминирующую супругу. На долю секунды встретился с моими затуманенными глазами и неловко подмигнул. Правое веко закрылось чуть быстрее левого, подчеркивая неравномерность всего его существования. Предупреждая меня тем самым, что семейная жизнь не оправдывает ожиданий. Но на самом деле он боялся, что я займу его место, или он мое, и я это знал. Лучше уж Питер, чем я, уверен, думал он про себя. Он принял прежнюю позу лицом вперед, словно ничего и не было, словно я не существовал полностью, а в лучшем случае наполовину. Я сразу понял, к какому типу он относится, пожав его вялую руку. Он делал то, что ему говорят. Вынос мусора по средам в 7:30 утра, ни минутой раньше или позже. То же самое с работой в «Доллар дженерал», где он улыбался всем и вся, за исключением меня в тот момент. Ни для кого не секрет, что его жена трахает до потери пульса какого-то счастливчика из нашей округи. Не помню, чтобы в тот день видел ее. Еще одно свидетельство неравномерности его мерцающей жизни.
А вот мистер и миссис Бенедикт, одетые по случаю в пастельные цвета. Эти цвета… Бенедикты имели яркие наряды на каждый день: оранжевые, желтые, лимонные, розовые, небесно-голубые, пурпурные и белые. Эти цвета теперь принадлежат воздуху. Когда я кивнул им, оба как по команде расправили свои туалеты. Это выглядело так, словно их одежда внезапно утратила образцовость и ее необходимо немедленно привести в порядок, после чего они продолжили свой путь. Я думал, что прихожане примут меня как давно пропавшего члена семьи, если не несчастного сироту. В трех слогах этого слова такая тяжесть, что у меня из руки выпала ручка… Но нет, они отнеслись ко мне как к подменышу. Ненужной вещи. И они были правы. Меня подменили.