Я наткнулся на несколько несвязных записей, которые расшифровываю ниже:
Что это? Пустота, лишенная отзвуков, поддерживаемая постоянными завываниями несметного числа пребывающих там, ряды небесных клеток с ревущими и бормочущими беззубыми существами, незнакомыми с материнским соском, ожидающими, когда святая вода брызнет на их разбухшие черепа, чтобы им не остаться на задворках на неопределенное время, или просто растянувшееся навечно ощущение импульса отсутствия матери, постоянно ненасытный инстинкт?
Не то чтобы я винил в произошедшем Его. Просто мир закончился для меня, хотя и продолжает свое вращение. Он закончился для нее еще до первых лучей. Я больше не верю в чистилище или незавершенность смерти. Я больше не верю в церковь и в троицу во главе с Богом, невидимым зверем.
Часть третья. Флора
В первый день Адам склонился над кроватью матери, той кроватью, что была у нее всегда. Комната светилась зеленым из-за солнечных лучей, проходящих сквозь сито огромных, испещренных жилами листьев, похожих на уши слона, сквозь густые заросли и цветы, вьющиеся поверх раздвижных стеклянных дверей в дальней части спальни. Полка на противоположной стене была завалена бесчисленным множеством безделушек, которые когда-то коллекционировала мать: стеклянные фигурки, плетеные куклы, старинные часы. Кровать выглядела нетронутой, застланной однажды утром много лет назад. Она лежала в ней неподвижно с мертвенным взором. Кровать была ею, а она была кроватью. Неодушевленной. Похоже, она умирала, но думала, что уже умерла.
Он не навещал ее больше года. После развода родителей Адам решил остаться с матерью, но в итоге остался с отцом. Ее признали психически неспособной воспитывать ребенка. Со временем Адам стал получать уведомления об ухудшении здоровья матери от Элайзы, сиделки и старого друга семьи, помогавшей в уходе за Адамом, когда он болел: она готовила ему овсяную ванну, чтобы избавить от зуда при ветрянке, или кормила супом, когда он простужался. В какой-то мере ее недавняя смерть и стала причиной, по которой он пришел, а еще некий необъяснимый порыв. Он задавался вопросом, почему боялся приходить сюда, ведь после развода количество его посещений можно было сосчитать по пальцам. Причина в застое адреналина, притупившем мозг, для удобства сделавшим его бесчувственным за долгое время отсутствия. Точная природа материнской болезни, как он знал, неумолима и неведома, сродни делириозной коме или некой форме кататонии, которую никто так и не смог диагностировать с какой-либо степенью достоверности. Ходили слухи, что ее телом овладел дух апатии или отец Адама перед уходом подсыпал ей нейротоксин замедленного действия, но подобные сплетни затухали почти сразу.
Потирая руки и затылок, словно смахивая паутину, затянувшую комнату, он неотрывно смотрел на мать или что-то отдаленно напоминающее ее. Вьющиеся волосы, местами черные, местами седые, костистый нос, углеродные жемчужины глаз, губы, целующие сами себя. Он смотрел на нее, не отрываясь, так же, как она смотрела сквозь стеклянные двери в сад. Тот занимал почти весь задний двор, кусочек Амазонии, едва вписанный в периметр соснового дома в южной Флориде. В то время как стены, половицы, крыльцо и всё остальное гнило и приходило в запустенье, в саду, словно матери в насмешку, буйствовала жизнь.
Адам подошел ближе и разглядел пыль. Это выглядело совершенно неестественно. Как пыль может собираться на коже или волосах живого человека? Ему захотелось ее сдуть, возможно, небольшое облачко зависнет, а потом осыплет ее дождем, но что-то его встревожило. Настоящая пыль. На живом человеке. Он положил ладонь поверх ее рук, коснувшись кончиками пальцев каменного запястья и ощутив слабый пульс, будто крохотная вена на самом деле лишь невидимая нить, соединенная с самой удаленной звездой и протянутая сквозь ножницы Атропос[52].
Она прокашлялась.
Он задумался об этом одиночном действии, кажется, на несколько минут. Оно напоминало шорох задвижки, или четок, или пилюль… Адам не знал деталей, лишь то, что, когда отец ушел, она пыталась убить себя, забросив в свое бумажное горло пригоршню снотворных таблеток. Это случилось после того, как она отвезла его на север к отцу, двенадцать часов за рулем, молча, вцепившись в руль и глядя вперед, слушая один и тот же компакт-диск снова и снова, пока треки не начали перескакивать… Он и представлял, и видел во сне мать там, в ванной, за приготовлениями к самоубийству, перед тем как вдохнуть последний глоток света. Сотни, нет, тысячи раз. Вот она стоит перед зеркалом, смотрит на отражение, изможденная затворница, и глотает таблетки, заброшенные уверенной или трясущейся рукой. Иногда таблетки — семена, иногда рука пуста, но она всё равно глотает, а лицо бледнеет, потом синеет, зеленеет. Она падает на пол, сворачивается клубком на твердом и холодном кафеле, обмякшая и костлявая. Обычно на этом моменте Адам просыпался, приходил в себя, хотя пару раз во время просмотра этого фильма-сна он видел, как тело разлагается в ускоренном воспроизведении, за разрушением ее скелета следует стихийное появление личинок, и когда части тела распадаются естественным образом, держась на одних сухожилиях, из ванны выползают паукообразные крабы с панцирями в иглах и шипах и обследуют ее останки отростками с черными бусинками. Они заползают на труп и отправляют вырванные клешнями куски в свои жилистые пищеводы.
52
Атропос, или Атропа — старшая из трех мойр — богинь судьбы в греческой мифологии. Атропос перерезает нить жизни, которую прядут ее сестры.