— Какое чудо! — прошептала из-за плеча мать. — Почти невозможно различить. Не шевелись. Я схожу за фотиком.
Она поспешила в дом, а Адам продолжал изучать мотылька, его расплывчатые черты, точки и черточки. Она не сфотографирует его, решил он. Что будет с подобным созданием, если она использует вспышку?
— Пожалуйста, улетай, — сказал он.
Создание осталось на месте.
Адам дунул, чтобы подтолкнуть его, словно пытаясь разглядеть дыхание на холодном зеркале. Несколько секунд он мог наблюдать глубокую прозрачность, а затем отражение, словно мотылек превратился в зеркало. Создание вспыхивало все ярче и ярче, пока не лопнуло, как мыльный пузырь, подхваченный летним ветерком.
— Ах, только не это, — вскрикнул он.
Мать вернулась с фотоаппаратом.
— Куда он улетел?
Он посмотрел вверх между лучами света, пронзающими завесу листвы, и увидел ослепительную вспышку длиной в миллисекунду, едва уловимую. Он понял. То был мотылек, превратившийся в кристалл и поднявшийся в воздух.
Адаму вдруг стало интересно, существовал ли в действительности мотылек, которого он вспомнил, или это всего лишь искажение воспоминаний. Возможно, тот был просто коричневым, а детское воображение сыграло с ним шутку. Ему хотелось, чтобы мать подтвердила или опровергла это, но он не осмеливался спросить.
Ее вздох напоминал кваканье.
— Надо умереть.
Когда сад был мертв, он простирался перед ним пустошью возможностей и чудес. Какие империи могли тут материализоваться? Со своим новым сиянием, геркулесовой зрелостью подобное глумление над его прикованной к кровати матерью было чрезмерным, он ненавидел сад. Когда она повторила свою мольбу, у него родилась мысль. Пусть Адам и не знал, как ей помочь, если это вообще было возможно, он подумал, а не станет ли ей хоть немного легче, если уничтожить сад? Чем больше он думал о том, как оранжевые языки пламени превращают зелень в черную золу, тем больше ему нравилась эта мысль. Прах к праху. Когда он покормит мать, ему нужно подготовить снаряжение: секатор, бочку для сжигания отходов, бензин и бензопилу. Еще нужно найти новую сиделку. Ему не хотелось брать первую попавшуюся. Для начала он проведет собеседования.
В кухонных шкафчиках Адам нашел лишь две маленьких баночки детского питания «Гербер», обе со вкусом моркови. Элайза упоминала, что мать любила его больше всего. Зная, что она наверняка изголодалась, Адам подержал несколько секунд ложку у ее рта, пока челюсть инстинктивно не опустилась. Он засунул ложку в рот на пару сантиметров, и губы вновь сомкнулись. Вернулась чистая. Ей стоило некоторого труда глотать, а шея была напряжена, пока пюре медленно опускалось по пищеводу. Он повторил, пока в баночке не осталось на дне. Моргая время от времени, она смотрела на сад. Из своего положения, склонившись над маминой головой, он проследил за ее взглядом. Он ошибался. Она смотрела на себя, на смутное отражение в стекле, наложенное на зеленый холст, словно картина маслом, молодая версия, выражение не менее двоякое, чем у Моны Лизы.
— Почему… почему не умирает?
В комнату, словно из ниоткуда, ворвался легкий ветерок, напомнив ему, как он в детстве вдыхал воздух, открывая окно бессонными ночами, балансируя на табуретке, чтобы дотянуться до щеколды. Ветерок был наполнен солнцем и насквозь пропитан садом, влажной и изрезанной корнями почвой, опыленными цветами и разбухшими семенами. Ему захотелось сказать матери хоть что-то, пусть даже она не осознает, что услышит, или, может, осознает?
— Эти искры на твоем отражении, — объяснил он, — не просто солнце на стекле, это ты. Неужели ты не понимаешь?
Она моргнула один раз, медленно. Он почти услышал это.
На следующее утро Адам стоял в отделе детского питания в супермаркете, размышляя над вкусами и смешением землистых и пастельных цветов. Послышался скрип тележки, но он никого не увидел. Магазин был практически пуст, кругом стояла вонь от дезинфекции. Он решил ограничиться морковным, чтобы не ошибиться. На кону питание глубоко больного человека. Он набил корзину баночками, водой и другими товарами первой необходимости. В очереди к кассе его загипнотизировал сигнал, сопровождающий сканирование каждого товара. Его мысли вознеслись и слились в одну, пульсирующую под электронный напев. Он начал фантазировать, что его мать вот-вот выздоровеет и будет в восторге от разросшегося сада. Она захочет привести его в порядок, заботиться о нем, как о сборище взлохмаченных беспризорников. Адам привезет ей бессмертник в горшке или семена гелиотропа, и она снова будет любить своего сына.