— Но почему, — пробормотала она сама себе, уставившись на молоток, зацепленный за расщепленный край доски.
Отрицание стало воздухом, которым она дышала. Всё, что было раньше, даже детство в Луизиане, родители и их религиозный фанатизм, постоянные возрождения — сколько им было нужно возрождений? — всё казалось нереальным, словно происходит с кем-то другим, и она смутно вспоминает чей-то рассказ. Чей-то сон через сомнительные совпадения. Этого никогда не случится, если вообще когда-либо происходило. Ее мозг — это бастион прошлого, но какие усилия она ни прилагала, попасть туда не могла, более того, казалось, что, чем больше она пытается, тем меньше и меньше помнит, словно напилась воды из Леты.
Мэри заметила, что слеза вознамерилась пересечь пространство ее щеки, соленая капля жидкости на засушливых просторах. О, она не сможет этого сделать. Несмотря на грязь и пыль, она не могла прикоснуться к одной вещи в этой комнате. У дальней стены стояла мраморная рама с полкой и каминной аркой сверху. Здесь они планировали устроить гостиную. Рэнд говорил о своей работе, словно она близится к завершению. Он так хотел, чтобы их уже взрослый сын с семьей приехал на зимние праздники и они собрались у камина, пусть даже погода не имеет ничего общего с холодом и снегом. Но такова была идея, ее суть тепло и родственные узы, единение и любовь. Эти концепции были им так необходимы, они жили ими, но, когда отношения состарились вместе с телами, оба стали ощущать острое чувство голода. В начале отношений Мэри и Рэнд, как и все пары, были любовниками. Но со временем жизненный уклад превратил их в компаньонов — людей, принимающих друг друга как отвлекающее средство от одиночества.
Слеза скатилась на край челюсти и застыла. Она не стерла ее. Пусть маленькое, но все же свидетельство ее глубочайшей печали, а там, откуда она появилась, было еще больше. Мэри вошла в незавершенную комнату. Пол простирался замерзшим прудом у нее под ногами. От комнаты, ее голых стен создавалось впечатление, что она оказалась под землей, в подвале, что пытался сдержать давление грунта. Она старалась не обращать внимания на ощущение неотвратимого разрушения. В воздухе до сих пор висел щекочущий запах опилок. Он сразу же вызвал у нее в голове стук молотка, пение пилы, проклятия, отхаркиваемые Рэндом, когда что-то шло не так, или его молчаливый восторг, когда муж, заканчивая работу, потирал доски шершавой рукой. Его руки были сделаны из сучковатого дуба, они говорили о его годах, но и о труде, и Мэри гордилась ими, как и Рэнд. Она брала его ладонь и терлась о нее щекой, словно пытаясь передать той часть своей гладкости. Ее глаза наполнились слезами. До полудня оставалось еще пару часов, и она устала. Она не спала с часа ночи, потому что думала. Обычное дело с тех пор, как она уволилась из закусочной. Мэри проработала официанткой в «Классик Саутернерз» больше тридцати шести лет и любила это место. Но после того, как стала всё чаще забывать заказы и мучиться из-за болей в спине, была вынуждена уволиться. Она чувствовала себя пострадавшей балериной и стала избегать своих постоянных клиентов. Когда ходила за покупками или заправляла автомобиль, то опускала голову на ржавом навесе позвоночника. Казалось, три с лишним года жизни ночного существа на пенсии, годы ее размышлений — всего лишь приготовление к тому, о чем она была обречена думать остаток своих дней.