***
…Матушка смотрит жалостливо. В ее огромных глазах цвета молодой листвы дрожат слезы. Тонкие пальцы, унизанные перстнями, тоже дрожат, и руки холодны как та мраморная скамья в саду.
— Скоро тебе предстоит оставить наш дом, сын мой, чтобы обрести дом новый. Молчи и не задавай лишних вопросов, я ничего не могу изменить. Такова воля Владыки.
Очень, просто невыносимо хочется взбежать по ступеням и обнять матушку за пояс, уткнувшись носом в подол жесткого парчового платья, но, подняв глаза, Хаэлли словно на незримую стену наталкивается на строгий взгляд отца. Нельзя. Он — потомок великого рода, и должен уметь держать себя в руках.
— Тебе уготована великая судьба, — медленно, с нажимом произносит отец, — ты станешь защитником своего народа от тварей извне. Ты должен гордиться.
Хаэлли с трудом выпрямляется, гордо вскидывает подбородок. Да, да, он должен, обязательно должен гордиться своим уже кем-то предрешенным будущим.
— Наш род продолжит твой младший брат, — поспешно добавляет мать, как будто извиняясь за что-то, — ты же посвятишь свою жизнь Дому Охоты.
Где-то он уже слышал о Доме. Даже видел однажды эльфа, воспитанника сего заведения: воин был невероятно ловок и силен, каждое его движение казалось отточенным и выверенным. Тогда вокруг шушукались, что, мол, охотник Дома.
«Значит, я тоже стану таким?»
Это было бы здорово. Все знакомые мальчишки будут завидовать, они и без того завидуют: никто так ловко не может метнуть нож, как Хаэлли. Радость пенится сотнями маленьких пузырьков, и Хаэлли ловит себя на том, что улыбается. Матушка, видя, что он доволен, тоже выдавливает вымученную улыбку. Странно, отчего она печальна, когда судьба ее старшего сына так хорошо устроилась? Неужели он упустил нечто важное, недосказанное в этом коротком официальном разговоре?
— Я буду вас навещать, — внезапно смутившись, бормочет Хаэлли.
— Нет, — в глазах отца появляется знакомый стальной блеск, — ты не сможешь нас навещать, Хаэлли Эль’Альдан Иммиро Тан. До конца своих дней ты будешь принадлежать Дому, и в этом твое предназначение.
— Матушка? — голос предательски дрожит, — как же так?
Она молча кивает. В глазах, волшебных, неповторимых, дрожат непролитые слезы. Наверное, она будет плакать, но не сейчас, не при отце — а потом, когда останется одна. Очень, нестерпимо хочется подбежать и, обняв ее за тонкую талию, уткнуться носом в парчовый подол. Но это — недопустимо для отпрыска древнего и могущественного рода. Поэтому Хаэлли, прикусив губу, кланяется отцу и, развернувшись на каблуках, уходит прочь.
***
Он вынырнул из синего, прохладного озера воспоминаний, но вместо воздуха в легких почувствовал магию — чужую, мерзкую, как будто в трахею забралась толстая змея и, засев там, продолжала раздуваться до немыслимых размеров.
— Вассветлость, остроухий оцнулся, — проскрипел кто-то над ухом, — погодите ессе, сейсяс я все выциссю. Все будет в полном порядке, и не сомневайтесь, вассветлость.
Он не мог дышать. Не мог пошевелиться. Не мог даже осмотреться, на глаза предусмотрительно наложили повязку. А чужая магия продолжала раздуваться в груди, заполняя собой все пространство под ребрами, расплющивая сердце, пронзая легкие ядовитыми шипами. Рассудок заметался беспомощно, ища выхода или хотя бы забвения. Совершенно не соображая, что делает, Хаэлли напрягся и… усилием воли вытолкнул змею вместе с дыханием. Рядом кто-то оглушительно взвизгнул.
— А! Охрово отродье! Нет-нет, не беспокойтесь, вассветлость, все будет хоросо. Мерзавец сопротивляется моей магии, но нисего, нисего-о-о…
— Подлатай его ровно настолько, чтобы мог ответить на все мои вопросы, — прозвучало с другой стороны, — мне плевать, сколько еще этот эльфик протянет.
— Хоросо, хоросо, вассветлость.
И вновь горло начало заполняться ощущением мерзкого, чуждого волшебства. Оно медленно поползло вниз, свернуло в трахею и продолжило путь к легким, не давая ни вдохнуть ни выдохнуть. Хаэлли сжался, стараясь вытолкнуть из себя волшбу авашири, но тут же получил такой удар в скулу, что на мгновение погрузился во тьму — все равно что нырнул в глубокий омут под мостом в отцовском саду. Выплыл наверх, к свету, и, напрочь позабыв о том, что охотник должен уметь переносить любую боль, завопил. Страшная змея раздулась, заполнив ядом легкие, превратив их в две полные углей жаровни. Хаэлли кричал, выворачивая запястья, пытаясь освободиться из страшных пут, ломая ногти, сдирая кожу, колотясь затылком о жесткий лежак. В какой-то миг ему показалось, что вот сейчас сердце не выдержит, он просто умрет, и все закончится, но ничего не происходило. Кошмарная тварь чужой магии по-прежнему была в нем, хозяйничала в его теле, заставляя извиваться и кричать самым постыдным образом.