Однако из основного текста диссертации, куда в переработанном виде вошла статья о Тютчеве, автор, приглушая все публицистические акценты, устранил все моралистические, философские и историософские претензии к мировоззрению своих героев, и в том числе дезавуировал серьезными оговорками прежние представления о том, что натиск России на Европу и стремление закрепиться в ней в качестве одной из опор силового баланса было произвольной исторической ошибкой, и ее, если бы она была тем или иным образом осознана, можно было бы исправить. Цымбурский отказывался от всей традиционной для отечественной публицистики и свойственной ему самому ранее критики установок русских политиков как ошибочных и не соответствующих национальным интересам страны. Например, мы не услышим от него, что если бы Александр I, или же Николай I, отказался от дальнейшего «похищения Европы» и не искал союза с Австрией, то Россия, допустим, не потерпела бы поражения в Крымской войне. Подобных упреков геополитикам по должности и по призванию Цымбурский уже не делает, оставляя все свои прежние – геостратегические, равно как и квази-психоаналитические – претензии к русской геополитике, считая их, вероятно, чуждыми строго-научному подходу, требующему от историка снижения роли субъективного фактора до предельного минимума.
Вместо набора упреков к имперской геополитике России за ее открытую или подспудную приверженность идее «похищения Европы», от которой она так и не могла освободиться, в диссертации Цымбурского представлена картина динамической системы Россия-Европа, образовавшейся в эпоху, когда совместными усилиями России и германских монархий была ликвидирована Балто-Черноморская конфликтная система (БЧС). БЧС одновременно и препятствовала вхождению империи Романовых в континентальный концерт великих держав, и вместе с тем своей собственной логикой функционирования втягивала Россию в европейскую игру. Желая разрешить свои конфликтные отношения с другими членами БЧС – Польшей, Швецией и Турцией, – Россия искала поддержку в Вене и Берлине, гарантируя своим новым союзникам опору на Востоке против возвысившегося в XVIII веке Парижа. В итоге, как следует из выводов «Морфологии», Россия прорубала себе «окно в Европу» не столько в силу иррациональной любви к ней, сколько в поисках союзников против своих региональных соперников. Однако, возникнув в XVIII веке, система Россия-Европа обретала свою особую динамику, свою логику функционирования и, главное, свое фундаментальное внутреннее напряжение, избавление от которого могло прийти только с разрушением самой системы. В европейскую игру на правах ключевого ее участника включалась неевропейская по своему происхождению держава, в силу своих масштабов неспособная к полной интеграции с Европой, а в силу больших амбиций не готовая стать сателлитом какого-то одного центра силы на Западе. При этом раскол континентальной Европы на два полюса, французский и германский, ее фундаментальная биполярность гарантировали России временную востребованность в европейском раскладе сил в качестве державы, «вспомогательной» по отношению к более слабой стороне: к Австрии в XVIII – начале XIX века, Франции в конце XIX – начале XX века и англо-французскому альянсу в канун и в период Первой мировой войны.
Русская геополитическая мысль в период существования системы Россия-Европа играет двоякую роль – она отражает конъюнктуры конкретной фазы цикла развития системы, вбирая в себя все иллюзии и, как правило, ложные ожидания этого времени, и с другой стороны, схватывает в той или иной конкретной геополитической концепции определенную черту этой системы, соответствующую ее онтологии. Так, скажем, теория Николая Данилевского, возникнув в эпоху первой «евразийской интермедии», впервые смогла выразить адекватное объективной реальности представление о России как «противовесе Европе», а взгляды теоретиков фазы А, русских неославянофилов типа Владимира Эрна или Николая Бердяева, с их антигерманскими и пророманскими настроениями эпохи Первой мировой войны, выявляли адекватно факт внутренней расколотости Европы как конфликтной системы, который ускользал от взгляда как Данилевского, так и евразийцев.